честности говорить о своих желаниях открыто. Паховую пластину она сняла сама. Пусть позабавляется. Это даст неко-торое время. Ситуация ещё может поменяться. Да и тело жаж-дет любви.
– Жаль, что с тобой можно договориться, только поднеся к твоему горлу вибронож.
Хеавер бережно провёл пальцами по её лицу. Его губы ка-сались её губ. И в этот поцелуй двух чудовищ был на редкость искренним.
Штекера поочерёдно входили в разъёмы Маленькой Своло-чи. Синее с перламутром тело фемки изогнулось на сколько позволяло ей её положение. Коннект был. Фемка наслаждалась моментом и тем, что могла читать партнёра. Эмоции Хеавера не содержали лжи и притворства. Он действительно ненавидел её и Навсэка. Он хотел многого. И любви тоже хотел. Вот и сейчас он пытается блокировать то, что белковые зовут совестью. Хеа-вер ненавидел Маленькую Сволочь, но ему нравились её тело и голос. Он упивался ей сейчас.
Сейчас. Мыслей в голове никаких, кроме собственной похо-ти. Тонкие кабеля Хеавера касаются лица и шеи, а этот скотина умеет целоваться. Пальцы скользят по алому корпусу и соскальзывают на собственное бедро. Синий перламутр великолепен.
– Как тебя зовут на самом деле?
– Кай.
Пальцы ловят лёгкий заусенец на своём бедре. Фемка, улы-баясь, со скоростью скримера вонзает узкую тонкую остро отточенную полоску металла в оптику противника.
– СВОЛОЧЬ! – скорости реакции Хеаверу хватило только на то, чтобы шпилька, пронзив оптический датчик не прошла даль-ше в голову. Шпилька была с сюрпризом и голову охватила ад-ская боль. Энергон заливал лицо, и второй оптический датчик давал сбои и гас. Ничего не видя, Хеавер отпихнул руку фемки и, наощупь найдя на её груди конец арматурного прута, вырвал его прочь.
Маленькая Сволочь согнулась от боли, громко крича. И все её болевые ощущения прочувствовал и Хеавер, поскольку его штекера всё ещё были в её теле. Теперь кричали оба. Резкий взмах, и рука Хеавера засадила прут в грудь Маленькой Своло-чи, разбивая камеру с искрой и саму искру.
Темнота поглотила Хеавера.

Сколько прошло времени, он не знал. Уцелевший оптический датчик сбоил. Ему стоило усилий, чтобы приподняться. Какое-то время ушло на осознание случившегося. Пальцы слушались плохо, но штекера следовало вынуть и убрать. Очень много усилий ушло на то, чтобы встать и дойти до ближайшей стены, прислониться и задуматься, что делать дальше. Хеавер старал-ся не смотреть на застывшее тело фемки. Но взгляд притяги-вался к чуть напряжённому навеки застывшему лицу с широко раскрытой погасшей оптикой и обнажёнными в оскале денто-пластинами.
Хеавер пошел, шатаясь, обратно к платформе. Вновь обна-жил вибронож и сколупал кусок синего с перламутром покрытия. Зачем? Он этого не знал. Наверное, цвет понравился. Ещё одно движение, и головной обруч, нехотя, покидает свою бывшую владелицу. Хеавер уходит. Не оглядываясь. Только тупая боль в груди, словно искра пронзена была у него…

Размножаться можно по-разному. Иногда и искры делятся. Только это в основном у фемок случается. Но видимо что-то тогда реально произошло, что вызвало деление его искры. Хеавер чуть улыбнулся, увидев, как зажигается оптика у только что активированного существа его вида.
Его рука легла на алое плечо существа со множеством бе-лых кабелей на голове. Из-под века правого оптического датчика привычно уже блеснула тонкая струйка энергона. Дефект оказался не устраним.
Синяя оптика с вызовом и любопытством глянула в оптику оранжевую. Хеавер улыбнулся шире.
– Я назову тебя Кай.
Кай, смежив веки, улыбнулся и ткнулся головой в синий с перламутром корпус своего альфы.

Парковая грёза

Они сидели на скамье в глубине какого-то парка. Он нянчил повреждённый ею в спаринге локоть руки и болтал разную чушь, что бы заглушить боль. На её вопрос, а почему бы не сходить к медику, он заметил, что их сильно не любит.
– Понимаешь, мне при активации досталась очень чуткая сеть тактильных датчиков. И бетёнышем и уже взрослым, я час-то получал с этого и плюсы и минусы. Плюс в том, что я чувст-вую корпусом малейший порыв ветра в атмосфере. Минус – бо-язнь повредится, поскольку болеть будет сильней и несколько дольше, чем у других. Сама понимаешь, как я обожаю ремблоки, – он широко улыбнулся и его взгляд упал на её колени. Она невольно придвинулась к нему ближе. За ним тянулся шлейф любовных интриг. Но, действительно был ловок и красив. И привлекателен. Его здоровая рука как бы невзначай, коснулась её талии и опустилась к её паху. Она не шелохнулась, когда его ладонь обхватила её пластину.
– Вот сейчас ты сильно рискуешь, – заметил он, водя по пластине пальцами. – Ты мне приятна.
– Ты мне тоже, сорвалось с её губ раньше, чем она это успе-ла пресечь.
– Правда? – он посмотрел ей в оптику, неуловимым движе-нием снимая преграду под ладонью. Она промолчала, чуть вздрогнув, когда его пальцы проникли в её порт.
– Как-то странно, что ты при своей красоте всё ещё нулёвая, – немного удивился он, убирая руку и касаясь ей лица наземни-цы. Она смутилась, ощущая, что сказать ему на его аргумент ей нечего.
– Ты можешь послать меня сейчас очень далеко и очень на долго. И если не пошлёшь сейчас, я, ведь, продолжу, – сказал он вновь разминая локоть.
Наземница промолчала. Смущение сошло на нет. Посылать сикера не хотелось. Его корпус вызывал в ней странные ощуще-ния.
– Значит, не посылаешь, – он улыбнулся, и его рука косну-лась её шеи. Ему пришлось чуть привстать, чтобы поцеловать её. Его вторая рука вновь скольнула в её порт.
– Шире ноги, красавица. Раз решилась на бой, то не отсту-пай.
Он бережно, но с силой толкнул её, чуть разворачивая на спину, разводя ей ноги и фиксируя их своими. Он целовал ей губы и шею, гладил ей грудь и пластины радиатора на животе. Его каны струились по её лицу и сщёлкивались с её канами. Она купалась в его обожании и ласке. Он стлался по её телу, и в ка-кой-то момент она ощутила толчок внизу своего корпуса и что-то вошедшее между её ног прямиком в порт. Это что-то шевели-лось входило всё глубже.
– Ох, – она удивилась, но сикер обнял её лицо руками и при-нялся занимать её губы своими. При этом он шевелил бёдрами и инородный предмет в её теле двигался в такт с ними.
//Конектор. Как легко, оказывается, это всё делается.//
Она не двигалась. Ей начинало нравиться то шевеление, ко-торое с ней производил смуглый сикер. Её руки обхватывали его корпус и касались его крыльев. Он улыбался и продолжал двигаться, иногда ускоряясь, но временами и сбавляя темп. Сикер время от времени уводил повреждённую руку в сторону, пережидая боль, но на коннекте это не сказывалось.
Но вот он, вдруг, выгнулся и наземница ощутила как внутрь её бьёт горячая струя его смазки и топлива. Порт засаднило. Сикер полался назад, вынимая из её порта свой коннектор. Он оказался длинным и золотистым, перемазанным алым. Она бросила взгляд на низ своего корпуса. Вокруг порта и её белые бёдра с внутренней стороны были в потёках её алого энегона. В нём содержались некоторые виды наномашин, делающе более быстрым востановление после ранений, и потому у него был такой необычный цвет.
– Замарал девушку. Некрасиво, – заметил в полголоса си-кер. Он ещё сильнее раздвинул ей ноги и прилялся своим язы-ком слизывать с тела её энергон. Прикосновения его языка к её ногам оказалось для неё приятнее самого акта коннекта. А по-том его язык дошёл до её порта. Она ощущала боль, когда он прошёлся по краю разнулёванного порта, но вхождение его в сам порт вызвало у неё сладостный вскрик. Не такой длинный как коннектор, он оказался более чутким и детальным. Она из-вивалась, когда он гулял в ней.
– Твой порт имеет изумительный вкус, – заметил чёрный си-кер, отрываясь и резко вновь вводя в её порт коннектор.
– Йаай, – вкрикнула она, не сколько от боли, сколько от сен-сорного восторга. Она хотела коннекта всем телом. И плевать на то, что порт вновь разэнергонен.
– Ещё... хочу, – стонала она, отдаваясь всем существом своим в манипуляторы смуглого сикера. И тот не останавливал-ся.
– Я твоя ! Бери ! Бери же меня... , – она стонала. Она подки-дывала низ своего тела и бёдра навстречу его коннектору. И настал миг, когда где-то под грудью родился горячий комок, который волной рванул вниз её корпуса к порту. Её оптика рас-сширилась, когда в эту волну ударила другая, из его коннектора. Мир закружился перед её оптикой и она выпала в офф.

Она очнулась. Чёрный сикер лежал на ней. Его обнажённый коннектор лежал поперёк её бедра. Она бережно коснулась его навершия и скользнула по нему до его основания. Сикер мур-лыкнул что-то невнятное, возвращаясь из оффа. Белая назем-ница повернула его коннектор к своему порту, но но рука чёрно-го сикера пресекла её поползновения.
– На первый раз довольно, красавица. Я не отказываюсь, от нашей следующей встречи. Поэтому, не жадничай, – заметил он, скатываясь с неё и вставая на ноги. Хабитатец был редкостно красив. Алые каны, необычно смуглое лицо, золотистая оптика, чёрный глянцевый корпус с золотыми вставками и полосами.
– Смотри, поймаю на слове, – крупная, но сооразмерная, це-ликом белая фем неторопливо села и принялась собирать рас-сыпанные каны в привычный пучок на затылке. Травянисто-зелёная оптика смотрела на сикера с какой-то немного безза-щитной радостью. Теперь её смущали только мелкое неудобст-во при сидении, да вид золотистого инструмента смуглого сике-ра, который изчезал под привычной паховой пластиной.
– Мы ещё увидимся, – сказал он тихо, наклоняясь к ней и целуя её в аудиодатчик. Потом он изящно, истинно по-сикерски развернулся и ушёл, придерживая разбережённый локоть.
А она ещё некоторое время сидела на скамье и грезила.

Жизнь как диагноз

Нет. Не хочу… Пожалуйста…
Тьма накрывает. Кто-то суетится вокруг, и ты понимаешь, что они могут опоздать. В твоей жизни уже была один раз вре-менная блокировка, и второй раз чуда может и не быть.
– …Нам придётся ввести его в статис…
Тьма становится полноправной хозяйкой. Где-то за преде-лами слышимости раздаётся шорох похожий на сыплющуюся ржавчину. Шаги, не слышимые но присутствующие. Шорох.
Шорох.
ШОРОХ.
Время останавливается.
Статис случился раньше.

Scriptum
Ты этого помнить не можешь. Но представлял себе часто и по разному. И часто думал, почему оно так получилось.
Где это было, никто уже не точно не скажет. Каждый раз арена строилась на новом месте, ибо «Стальные Битвы» были нелегальны на Кибертроне. Но это не снижало их популярности. И героем многих этих битв был Мегатрон. Как его звали до его гладиаторской карьеры, никто теперь и не вспомнит. Мощный здоровяк с альтформой рудовоза был удачлив, силён и не ли-шён интеллекта. Правда к этому прилагались и припадки ярости. Но гладиатору это скорее ставилось в плюс, чем в минус.

И был бой. Была и одна из побед. И фемка-сикерша с краси-вым фиолетовым корпусом и завораживающей золотистой опти-кой. Она была то ли из дальних колоний, то ли, вообще, из част-ного хабитата, но точно не была кибертронкой. Чем она зараба-тывала себе на жизнь и как таки проникла в его отсек, Мегатрон не стал выяснять. Фемок много, а жизнь одна. Тем более, что враждебности к нему она не испытывала и пакостей не делала. Да и, похоже, что он ей действительно нравился.
Сложно сказать, сколько времени Найта провела у Мегатро-на и как часто была с ним близка. Но когда встречается пара особей, то случаются и последствия этой встречи.

Говорят, что Искру (белковые называют Её душой) кибер-тронцам даёт загадочная Сигма. И тогда на свет появляется та-кой трансформер, какой на данный момент нужен Кибертрону. Чуть реже, упоминают о том, что Искру может сознательно де-лить её носящий. Но в этом случае жизнь можно подарить толь-ко похожему на него, практически, клону. То есть, от сикера жизнь получит только сикер, но не грузовик.
И совсем редко случается, что Искра делится сама. В этом случае Ей можно одарить любой конструкции тело. Свободная Искра позволяет появиться бете не похожей на своих альф.
Найта, когда поняла, что жизнь её становиться несколько сложнее, чем она предполагала, решила уйти. Мегатрон этого не совсем понял, но помешать не сумел. Так Найта Свободная вернулась домой, в частный хабитат Наусика.

Твоя оптика неуловимо мерцает, даже будучи отключённой. Теперь, ты можешь вспоминать, что прожил уже сам.

Альфами Свободной были КуррваТ Чёрная Сволочь и Гека-та. У Гекаты прозвища не было. Её и так знали. И боялись. Вы-сокая и мощная, но изящная фемка с альтформой грузовика была белого цвета и умела прятаться так, что мало кто её видел.
В хабитате занимались зарабатыванием денег, и каждый делал, что мог. Кто-то торговал телом, кто-то – знаниями, ин-формацией, искусством убивать. На четырёх крупных астерои-дах, соединённых изящными, но прочными металлоконструк-циями, располагались крупный информационный центр, экспе-риментальный институт при нём, нехилая библиотека, один из лучших домов терпимости, шикарное казино и дом найма. Здесь была нейтральная земля испокон веку, с момента основания хабитата. Что абсолютно не мешало столоваться здесь пиратам всех мастей, вплоть до белковых.
Хабитат Навсикая был выгоден многим и пятиугольные мо-неты-жетоны, хоть и редко за его пределами, но до сих пор имеют немалый вес среди других валют. И над всем этим стоял КуррваТ из Навсикайдеров.
КуррваТ был чёрен корпусом и жёлтооптичен. А деловую хватку имел такую, что многие не зря прозывали его сволочью. Был ещё один аспект его жизни. КуррваТ любил всё что двига-лось. А что не двигалось, то двигал и любил. Две трети бет на Навсикае было его изготовления. Сколько их было в окрестно-стях хабитата и там, куда он от Гекаты сбегал, никто не считал. Геката же была воином. Лучшим в хабитате. И ревнивой до умо-помрачения. В какой-то ржавый момент, крышу у неё сорвало окончательно. И она стала убивать тех, с кем приятно проводил время КуррваТ. Геката для КуррваТа была ЛЮБИМОЙ фемкой, но не единственным его партнёром. Деактивировать он её не хотел. Ему безумно нравилось её тело, но и от своего образа жизни отказываться не стал. Он просто вводил Гекату в статис и наслаждался жизнью. Иногда, Геката выходила из статиса не запланированно и тогда кому-то крупно не везло.
Вот так и протекала жизнь в хабитате, когда в нём появился ты.

Бет у КуррваТа и Гекаты было всего трое: Склока, Найта и Ланс Копьё.
О том, как назвали Склоку при активации, все обоснованно предпочли забыть. Чёрный, как КуррваТ, он имел искру иден-тичную Гекате и по силе и навыкам уступал только ей. Он пре-зирал многих. Понимал, использовал, признавал, но презирал. Его гордыня была в чём-то обоснована, ведь он – наследник хабитата. Но были и те, кто опасались того момента, когда он станет его лидером.
Найта не была ограничена тем, что имела КуррваТа в аль-фах. Но и легкомысленной она тоже не была. Скорее всего, Свободная полностью отдавала себе отчёт, чего хочет она от жизни и знала, как это получить. Мегатрон нравился как партнёр, но отказываться от беты она не захотела.
Про Ланса можно было сказать, что он много думал, но де-лал не думая. Высоченное тёмно-зелёное тело слонялось по институту и ТВОРИЛО. Копьё был учёным. Он знал, что и как надо сотворить, чтобы клиент был доволен. А также, что можно всучить ещё и поверх этого из созданного ранее, между делом. К нему-то первому и пришла Найта с тем, что было. Вот Ланс-то обрадовался.

Ты ведь помнишь тот первый миг, когда ты осознал, что Ты Есть. Энергия струилась по проводам и каждый импульс Искры заставлял твоё тело Оживать.
Ты был активирован сикером. Ты совмещал черты внешности обоих альф, но был собой, не таким, как все. Твоя альтформа имела, обычную для хабитата, обратную стреловидность крыла. Твой корпус покрывал особый мозаичный слой камуфляжа, который на свету придавал тебе белый цвет, а в безвоздушном пространстве делал не различимым, невидимым, для оптических датчиков. Ланс гордился этой своей новой разработкой. Он любил тебя, этот высоченный жердина с забитым всякой хренью головным процом. Неожиданно сильно тебе обрадовался КуррваТ, который Найту любил больше других своих бет. Тебя благосклонно приняла Геката. Ей нравилось, что ты белый.
А вот Склока тебя не любил никогда. Но убить или покале-чить он тебя не пытался ни разу. Он мало кого любил, вообще. А к тебе он относился, как иные кибертронцы к помойному шарк-тикону.
Ты радовался жизни и лез куда мог и не мог. И, однажды, ты нарвался. Твой изумительный камуфляж, благодаря которому, можно было безнаказанно шкодить, подвёл тебя. Подвёл, имен-но тем, что сделал тебя невидимым. Они, на том транспорте, были не совсем трезвы, и бортовые огни их корабля горели не все.
Ты пытался уйти от столкновения, но в робоформе скорость передвижения в вакууме невелика, а сменить форму ты не успе-вал. Тебя зацепило вскользь и по инерции, переданной тебе ко-раблём, швырануло на поверхность хабитата.
Ты попал в стык конструкций и одного из планетоидов. Тебя практически мгновенно сломало и перекрутило. Камеру с ис-крой покорёжило, но она сохранила свою герметичность. И по-этому ты не умер сразу. Боль была выше твоего разума и ты выпал во временную блокировку.

Только потом ты узнал, каких трудов физических и мораль-ных стоило КуррваТу тебя доставать из тех конструкций, куда ты влетел. Ты не слышал, как Склока и Ланс утверждали, что отремонтировать тебя не возможно в принципе. Ты не видел ужаса в оптике Найты. Ты не знал и не знаешь, где Геката отыскала того членистоногого (белковые с Земли сказали бы, что он похож на креветку) с большой оптикой врача, который, всё таки, собрал тебя заново.
Ты выжил. Но смотреть на звёзды ты не мог. Ты помнил ту сводящую с ума боль, и свою незримость, и неотвратимость падения.
Склока сказал тогда, что ты умер – теперь всего лишь бро-дячая оболочка без искры.
Вот тогда, назло всем, КуррваТ тебя иначе как Вациусом (Сохранившим Искру – на кайдри, языке хабитата) не называл.
И ты ему поверил.

Ты не мог жить на бреющем в открытом космосе хабитате и КуррваТ купил тебе билет на Кибертрон. В этом, новом для тебя мире, было слишком много всего, чтобы ещё и смотреть на звёзды и бояться их. Ты снова научился летать. И тебе нрави-лось это делать.
Своего альфу Мегатрона ты видел только издали и на запи-сях. Вы были индифферентны друг другу. Пока не началась война. Вот тогда ты возненавидел его. Он разрушил тот мир, который ты полюбил всей искрой. Эта война заставила тебя вернуться в хабитат.

Война – это пир наёмников. Чужая смерть выгоднее, чем книги и любовь. Ты научился убивать. Ты хотел жить, но сторону конфликта ты не выбрал не потому, что не хотел. Ты прекрасно понимал себялюбие десептиконов, но оно тебя не прельщало. Понимать принципы автоботов было сложнее, но здесь уже ме-шала твоя ярко оранжевая оптика. Тебя клеймили за неё десом те, кто имел оптику голубую. А потом, те и другие стали заме-чать, что твоё лицо им кого-то напоминает.
Ты бродишь по космосу и живёшь мечом. В глубине искры ты восторгаешься военным гением своего альфы, и временами не стесняешься поступать, как он. Но в то же время ты продолжаешь его ненавидеть.
У тебя нет друзей. Но многие смотрят на тебя с уважением. Ты не нарушал контракты и договорённости. Все разногласия решал только после окончания договора. И работодатели ста-рались быть с тобою честными, ибо помнили, насколько долгая у тебя память.
Если позволяли средства, то путешествовал. Ты много ви-дел, но понимал, как временами тебе не хватает знаний. И на-деялся, что будет время, и ты сможешь их получить.
И вот однажды ты вернулся в хабитат. Но внутрь ты не по-пал. Теперь лидером стал Склока. КуррваТа ты больше никогда не видел. Возвращаться стало некуда. Найту искать было слож-но, Ланс погиб во время какого-то эксперимента, искать Гекату будет только безумец, а к Мегатрону ты не стремился. Улыбка Склоки не предвещала ничего хорошего, и ты ушёл насовсем.
Ты стал злее, ожесточённее. Всё чаще бился за десептико-нов. Но искры не терял. Был случай, и ты вывел из под автобот-ского обстрела чёрного тягача деса. Он тебя позабавил. Дарк-Ман Мизеркорд родился белковым, но умудрился стать полно-ценным трансформером. Дарк был очень сильным, но страдал тем, что сначала делал, а потом думал. Ты привязался к нему, и вы на пару немало покуролесили. Дрались вы с ним временами по поводу и без. Калечить друг друга не калечили, но лицевые пластины страдали порой изрядно, как и другие части тела. Ты так и не смог его отучить называть тебя Мегатронычем. Просто ДаркМан перестал это делать вслух, но не про себя.
Война не кончилась, но Кибертрон всё таки объявили ней-тральной территорией. И ты понял, что это твой шанс. И ты вер-нулся на него. Ты поступил в военную Академию. ДаркМан, как оказалось, тоже. И вы с остервенением, с перерывами на дура-каваляние, принялись грызть чугун науки.

В один из дней ты захотел показать ДаркМану, где обитал на Кибертроне до войны.
Это был старый квартал. Там твой путь пересёкся с шаркти-коном. Он был голоден и очень молод. Ты не стал его убивать, но допустил оплошность и он располосовал тебе манипулятор.

Тебя редко серьёзно ранили, но частенько царапали. Все твои серьёзные раны приходились на то время, когда ты был в робоформе. Но в этот раз тебе досталось серьёзней, чем ты думал. Боль была почти такой же, как тогда на хабитате. И по-том вернулся страх. Страх прихода Ржавой Леди. Страх оконча-тельной блокировки.

Post Scriptum
Вациус лежал в статисной капсуле, а ДаркМан шёл прочь от госпиталя Академии. Его жёлтая оптика мрачно горела. В ней отражалось тоже выражение, что было однажды у одного На-всикайдера по прозвищу Чёрная Сволочь.
И тот старик, и этот юноша твёрдо решили для одного кон-кретного сикера поставить диагноз «жизнь». Им обоим, разным по сути существам, было конкретно фиолетово, кем был альфа Вациуса, гладиатором или тираном. Всё равно, он не принимал в жизни своего беты абсолютно никакого участия.

Падение

Тревожно и как-то пусто стало в родной стране,
А тени ложатся густо в сумерках на окне.
В гаснущем лунном свете распахнутый небосвод.
Плачет и воет ветер – последнюю песнь поёт.
О том, что вести не доходят с поля брани,
Враги идут, как черная волна.
Быть может, выстоять нам силы не достанет,
Но все же не окончена война!

Пока в небе светят звёзды, алый горит закат,
Я верю, еще не поздно – город не будет взят.
Я знаю, что после ночи зажжется новый рассвет!
Тьма подступает молча.. Что будет – ответа нет…
Нам все труднее из последних сил держаться,
Как видно наша участь решена…
И тенью бродит смерть, но как же можно сдаться
Пока ещё не кончена война!

Кому одолеет под силу чары драконьих глаз?
Собою врата закрыли, только как мало нас!
Песня огня и стали, обломки разрушенных стен
Многим могилой стали. И город наш опустел.
Все так же ветер пролетает над полями,
И светит беспечальная луна,
Но больше к небу не взовьётся наше знамя –
Падением окончена война…

Хэлкараксэ

Говорить о беде хорошо у огня,
Когда лунные блики скользят в траве...
Говорят, кто не видел, тому не понять,
Как во льду отражается звездный свет.
Говорят, хорошо, что не видела я,
Как из темной воды смерть глядела в глаза,
Как вокруг ослепительно-белым сиял
Мир, промерзший насквозь... Кто бы мне
рассказал
О звезде, что вела через Взыбленный лед,
Что одна не погасла на долгом пути,
И о том, как вы видели первый восход,
Как желали вы бывшим друзьям отомстить...
День и ночь – темнота и крошащийся лед,
Осыпаются звёзды на стылом ветру....
Может, правда идем все вперед и вперед,
Только кажется, путь замыкается в круг,
Только кажется – путь не ведет никуда,
Только мало ли что, мы решились идти,
Значит, мы победим, или здесь навсегда
Остановимся мы в середине пути...
Для меня это – страшная сказка из тех,
Что веками в замерзших сердцах берегут.
Как вы выжили там, в ледяной пустоте?
Никогда я, наверно, понять не смогу...
Говорят, слава Эру, что я так юна,
Только я за собой замечаю вину
В том, что вы эту чашу испили до дна,
Только мне не досталось и капли хлебнуть...
Говорить о беде хорошо у огня,
Когда лунные блики скользят в траве...
Говорят, кто не видел, тому не понять,
Как во льду отражается звёздный свет...

***

Песни по трактирам разбросав,
От себя в окошко отвернувшись,
Людям, что не верят в чудеса,
Ты поёшь о том, что ранит душу.
Только люди слышать ли хотят?
Те кто за спиной твоей смеются,
Говорят: наивное дитя,
Вырастешь, дела тебе найдутся
Будешь ты серьезным и большим,
И сама дорога завершится.
Сердце в это верить не спешит,
Сердце бьётся – раненая птица.

Отдел пятый Второе рождение

Иги Конт

Город

Среди множества важных и маловажных вопросов, копошащихся в моей банке для червей, есть особо шустрые. Нужны ли городу люди? Что есть город: чистая строгость линий или хаотическое копошение насекомых на солнце? О чем думает город, когда много людей собирается в одном месте, щекотно ли ему? Или наоборот, если собрать сумасшедших со всего мира и дать им свободу, построят ли они безумный город? Есть ли у города центр? Что будет, если уничтожить город, но оставить людей? Можно ли объединить два города в один? Вопросы, как видно с подковыркой и даже непонятно к чему мне это вспомнилось. Наверно всё это из-за того, что сегодня в метре от меня упал кирпич. Хотя на самом деле, кирпич не падал, мне просто нечего сказать. Вот.

Комната

Привилегия мертвых – это отсутствие ограничений в небытии. Сложно остановить то, чего уже нет. Именно проникновение в закрытые пространства есть работа мертвых.
Вот комната и в ней три человека. Они смотрят телевизор, что там интересного? – ничего. О чем они говорят? – о воде и влиянии музыки на воду. О великом просветлении. Странные люди. Они умны? – неизвестно. Молоды? – не очень. Зачем они говорят? – им это нравится. Долго они будут говорить? – пока не уйдут из комнаты. Во что они одеты? – в одежду. Они любят друг друга? – нет. Что для них главное? – их идеалы. Их идеалы хороши? – нет. Почему они не найдут другие идеалы? – их нет. Куда можно выйти из комнаты? – наружу. Что есть снаружи, пространства. Пространства чего, других комнат.

Закат

Джунгли – это влага, зелень, мерзкие насекомые, мерзкие животные и мерзкие повстанцы. Но мне на это наплевать, на высоте трех тысяч метров есть только небо. Поэтому, поставив самолет на автопилот и врубив Моцарта на полную, я наслаждаюсь моментом. Закат длится уже довольно долго, солнце наполовину ушло за горизонт, нежные, розоватые облака неспешно меняют оттенки, становясь то ярче и грубее, то возвращаясь к розоватой прозрачности. Данной картиной я могу наслаждаться еще три тысячи километров. Именно на такое расстояние у меня хватит горючего, чтобы преследовать убегающее солнце.
Но, к сожалению, я должен отвлечься и заняться делом. Выключив автопилот, я резко снижаю высоту, две тысячи, полторы, тысяча, пятьсот метров, высота оптимальна, и я начинаю бомбардировку точно над заданной территорией. Напалмовые бомбы взрываются, покрывают огромные объёмы джунглей. Пять, четыре, две, три, две, одна. Боезапас сброшен. Фото со спутников в реальном времени показывает аккуратный прямоугольник, четко укладывающийся в рамки задания. Теперь можно поворачивать на базу. На секунду меня вжимает в кресло, и вот я уже лечу назад, набирая высоту. Внизу бушует пожар, и я спешу выбраться из зоны задымления. Выше к небу, и теперь уже солнце стремится догнать меня своими лучами, поразить в спину, но я быстрее, и вот я лечу в ночи, на автопилоте, и Моцарт вновь заполняет кабину.

Станислав Ткач

Меня зовут Стас Ткач, я живу в Киеве... Собственно не только живу в Киеве, но и живу Киевом. В частности, это вид-но и по ряду моих текстов. Верю прагматику слова – в воз-можность лексемы изменять состояния реальности, чего и пытаюсь добиться в своими текстами...

Идеальное оружие

Всякий раз, говоря об этом, либо споря с кем-то, либо выпи-сывая свои мысли по этому поводу, я нуждаюсь в этих несуще-ствующих (пока!) слушателях, читателях, зрителях, которым можно было бы так вот, как бы между прочим, сказать: «Ну, вы меня понимаете», или даже так «Вы, как никто другой, должны меня понять». Но лучше, конечно, использовать нейтральное «Вам должно быть известно это чувство, когда…» и дальше по тексту.
Сложнее всего, когда на самом деле никому ничего неиз-вестно, но все думают, что могли бы с легкостью представить себя на моём месте. В итоге, этот ироничный и всеведущий под-ход постороннего несуществующего (опять же – пока!) второго лица множественного числа приводит меня в бешенство. Но та-ков уж, скорее всего, я сам, проектирующий вечно абстрактных «вас» из своей удлиняющейся тени: я, несчастное чадо своего времени, века доступной информации, высоких технологий и … И чего-то ещё, ведь во всем должно быть триединство. «Чего же именно?», – спросите вы (здравствуй-те(нь)). А хрен его знает! Век крушения надежд и иллюзий вроде как прошёл, хотя иные говорят, что этот процесс отличается завидной продолжительностью. Ладно! Пусть тогда это будет временем построения нашей, какой-нибудь особой «иллюзии».
То, о чем я хочу рассказать… Вот оно.
Главное – правильно выбрать место. Сначала я думал о Майдане Независимости, но потом понял, что необходимо ста-вить реальные цели. К этому делу нужен серьёзный подход, иначе лучше вообще не начинать.
Очень важно во всей этой авантюре не потерять ощущение реальности происходящего. Шероховатый металл ствола, пла-стиковый приклад с «щекой», красивая форма оптического при-цела (который сам по себе является занятной игрушкой) – всё это не дает заснуть в первую ночь, когда ты понимаешь, что это у тебя есть. Это похоже на дар Господний, что-то, чего нет у других, у них, там, по ту сторону холодного и точного стекла на «хвосте ласточки». Но терять нить происходящего нельзя – ка-кой нафиг Майдан? Там единственные две точки – это крыша отеля «Казацкий» и один из номеров в «Украине». К тому же, Майдан – это воздушный котёл и там нет никаких ориентиров для пристрелки. Флагшток, который расположен на спуске с Ин-ститутской отметается – флаг, повешенный на нем, на постоян-ном поддуве, так что реального представления о ветре не со-ставишь. Да и как попасть в тот же номер в «Украине», нужны деньги или хотя бы связи. Там их нет.
Тоже мне трэш. Начнем с чего-нибудь попроще.
Парк Славы, гостиница «Салют». Пробраться легко, всего-то и нужно, что принести чего-то вроде пиццы или суши, купленных на вынос в ближайшем ресторане соответствующей направлен-ности. Следует сказать охраннику, что это – заказ отдела марке-тинга или какой-нибудь там администрации: старый отставной служака посмотрит на меня, как на прыщавого пацана, и поду-мает себе, что девчата-то из маркетинга зажрались, уже выйти не могут на обед – заказывают на место, видишь ли. Вот сучки!
Так и пропустит. На спортивную сумку на плече внимание, конечно, обратит, но что с парнем возиться, ясно ведь, что жратву разносит. Итак, я попадаю в здание.
Следующий пункт – прибытие на точку. Точкой на «Салюте» может послужить, как крыша, так и верхний балкон, который персонал гостиницы, включая охрану, облюбовали в качестве курилки. Для отвлекающего маневра можно подготовить таблич-ку «Балкон яруса закрыт на ремонт! Осторожно – высотные ра-боты!». Сработает, как пить дать. Никто ведь не хочет, чтоб ему на голову упала херня какая-то. Один знакомый промышленный альпинист рассказывал, что они перед работой все из карманов выкладывают, а необходимые инструменты крепят специальны-ми карабинами и цепочками на ремень.
– Пятикопеечная монета, выпавшая у меня из кармана с вы-соты в сорок метров, способна пробить череп проходящего внизу раздолбая, – любил повторять он.
Выйдя на точку, я сразу определяю ориентиры: три флаг-штока с флагами, указывающими силу и направление ветра, обелиск – точно на Восток. Если работать во второй половине дня, то можно избежать пресловутых бликов от открытой оптики, о которых все «узнали» из «Леона-киллера». Забавный фильм, смешной. В нём рассказывают, что, мол, на таком расстоянии (дистанция никак не меньше трёхсот метров) легче всего работать. Что вот, будто бы пером чиркнуть по брюху – это верх мастерства, а с трёхсот метров с оптикой каждый сможет. Молодцы ребята, хороший фильм сняли.
На самом деле для такой работы на дистанции необходим целый ряд качеств, как врождённых, так и приобрётенных. Так, всем, кто в теме, известно, что снайперы, в отличие от просто хороших, или даже – отличных стрелков, в основном флегмати-ки по психотипу. Снайпер-непоседа – это хохма еще та. Клиент может появиться в любой момент на три с половиной секунды. За это время нужно произвести всего один выстрел, но попасть именно в ту точку, которая обеспечит максимальный ущерб. Нельзя двигаться, нельзя ходить в туалет, нельзя отвлекаться по мелочам – и в то же время нужно следить за кучей мелких, но очень важных параметров: перемещение клиента, положение солнца, сила и направление ветра, интенсивность дорожного движения, пути отступления.
Это ремесло, как впрочем – любое другое, в высшей точке своего развития переходит в искусство, ибо правильно выпол-ненная работа становится ценным – а почему бы и нет – произ-ведением. Все в этом занятии завязано на умении делать все правильно с первого раза взаправду. Если ты ошибёшься в од-ном, то тебе торба: промах – торба, ушел неправильно – торба, ружье дало осечку – аналогично. Все должно срастись в этом месте – это должен быть твой самый счастливый день, сукин ты сын!
Для такого настроя нужна медитация. Обычно, процесс сборки моей СВ-99 выполняет подобную функцию: разворот приклада, подгонка «щеки» - я еще думаю о том, что кто-то мо-жет ослушаться указаний на предупредительной табличке и припрется сюда покурить. Жалко будет мусорить.
Установка телескопического штатива для стрельбы из поло-жения лежа – я вспоминаю, как впервые взял в руки СВД в сем-надцать лет. Весь отрезок моей жизни от этого момента до се-годняшнего дня протягивается в моем сознании тонкой линией траектории пули. События нанизаны на ней, как бусы на нить. Теперь это просто даты, какие-то слова, разрозненные фразы, силящиеся слиться в один осмысленный разговор. Чьи-то голо-са произносят их в моей голове… Какая-то музыка играет вокруг нас. И внутри каждого из нас. Все замолкает, когда я накручиваю глушитель.
Стандартный магазин на пять патронов, но есть модифика-ция и на десять. В принципе, второй тип магазинов бывает ак-туален в условиях боевых спецопераций, но здесь в городе они ни к чему – только лишний вес. Я медленно заполняю магазин, перебирая в голове, словно шарики четок, последние мысли. Как правило, это – мысли о добре и зле. Мысли о том, что чело-век в состоянии судить о добре и зле, лишь когда он уже пере-ступил черту и оказался на стороне зла. Но кто он тогда, чтобы судить. Да и что такое судить? Сеять зло во имя добра? На-браться смелости и посмотреть на мир через оптический при-цел? Решать? Выбирать, кто же сегодня?
Выбор – это самое сложное и, одновременно, самое про-стое. Я выбираю по утрам. Выбор приходит вместе с первой мыслью о том, что надо собственно проснуться. Сегодня, под-нявшись за минуту до сигнала будильника, я решил, что это бу-дет человек с книгой. Интересно… Наверное, Бог тоже решил создать этот мир вот так вот, проснувшись утром. И, вероятно, Он проснулся с жуткого похмелья, коль создал его таким.
Вот там, через площадь, на второй, если считать от меня, скамейке вдоль боковой аллеи. Вот она, белобрысая девушка с серыми, как сегодняшнее небо, глазами. Она читает, увлеченно пробегая взглядом по строчкам. Она накручивает кончики волос на указательный палец свободной руки. Возможно, это у нее привычка такая, когда мир книги растворяет ее сознание в себе. Она читает книгу – она жертва.
Правильно прицелиться мне трудно: ветки, прохожие, пере-мещение положения тела клиентки. Все эти мелочи чем-то не-уловимо похожи на остатки мыслей, постепенно умирающих у меня в голове во время сборки.
Чтобы выстрелить правильно и точно, нужно подгадать мо-мент между ударами сердца. Сначала нужно успокоить дыха-ние…
Добро и зло. Да что мы знаем о них, кроме того, что написа-но в священных книгах. Хотя знаем. Знаем, что именно из-за плода познания добра и зла были выгнаны из рая Адам и Ева. Ради этого познания они ослушались Бога, собственно – совер-шили проступок, зло. Значит, только так, совершив зло, ты мо-жешь судить о разнице между ним и добром?
…Потом необходимо замедлить собственное сердцебиение. Нужно дышать медленнее и глубже. Если есть такая возмож-ность (зависит от специфики объекта и его перемещений), то следует закрыть глаза и надавить слегка на них пальцами. Про-держав такое давление тридцать секунд, вы замедляете пульс на десять-пятнадцать ударов в минуту…
Зло ли то, чем занимаюсь я? Безусловно! И именно через него я познаю все хорошее и светлое, что во мне есть. Страш-но? Возможно. Странно? Отнюдь. У моего зла появляется инст-румент выражения, способ сообщения с внешним миром. Оно приобретает формы, красивые и утонченные очертания, продол-говатый, заостренный на конце силуэт . Оно приобретает век-тор, направленность, миссию, цель, в конце концов. Да, эту дев-чонку с книгой по ту сторону прицела. Еще пара мгновений – я вижу обложку ее книги, это – «Тихий американец» Грэма Грина. Еще секунда, и я начинаю делать последний вдох перед тем, как задержу воздух в легких: в голову, прямо в лоб. Задержав дыхание, я слышу удары своего сердца – между ними солидная пауза, остановка сердца в миниатюре, маленькая смерть (да-да, как и оргазм). Ее-то я и собираюсь подарить, растянув этот подарок на всю ее (девушки) оставшуюся жизнь.
Тук! Время застыло. Тук! Есть только двое людей. Тук! И пу-ля в стволе. Тук! И палец на спусковом крючке. Тук! Нажимает курок. Тук!...
Легкий дымок из отверствия глушителя мешает мне разгля-деть, что получилось. Когда он рассеивается, я наконец вижу ее: она все также время от времени теребит белобрысые волосы и читает с дыркой во лбу, пытаясь нервными от напряжения пальцами разлепить склеившиеся страницы, чтобы узнать, как Фаулер подойдет с книгой к окну и прочитает Пайлу вслух приговор. Мне так хотелось, чтобы в ней что-то умерло, когда закончится последняя страница. У меня получилось.
И то, о чем я хочу рассказать – вот оно, на полу. Присмотритесь – гильза с гавировкой. Что там за надпись? «Грэм Грин – Тихий американец». Слова – моё оружие.