Александра Клименко

Студентка МГИМО.

Один день из жизни Проводника

Проводник вышел из ворот Ларога вместе с солнцем. Нет, это не значит, что светило «вставало из-за спины героя, прогоняя тьму, зло и страх, даря миру новый день». Из-за его спины оно вставать физически не могло, так как главные ворота Ларога, через которые юноша вышел этим утром, смотрели на восток. Но то, что он шел навстречу солнцу, вовсе не означало, что «великая звезда каждое утро звала его за собой, навстречу новым подвигам».
Это просто означало, что каравану столичного купца надо было срочно успеть на ежегодную осеннюю ярмарку. Конечно, с точки зрения древних мастеров аллегорий, было бы несомненно лучше сделать временем действия весну, символизирующую юность героя, начало нового года, новой истории, новых приключений… И, раз уж пошел такой эпический расклад, то и компания, которую он сопровождал, должна быть соответствующая. Например, охотники на привидений. Или за сокровищами. А лучше всего – на драконов: тут тебе и благородства с гуманизмом выше крыши, и сокровищ от пуза, и благодарность хлебосольных крестьян, а то и знатных лордов с дочками на выданье, обеспечена. С участниками экспериментировать не будем: суровый, но добродушный варвар два на два с мечом на два с половиной, сухонький ворчливый маг, кто-нибудь маленький: ребенок,- может карлик, может хоббит – чтобы шустрил на побегушках и багаж таскал, девушка для красоты пейзажа, зверь с ярко выписанным характером и внебрачный отпрыск королевской фамилии – несообразительный, но обаятельный. Трагическое прошлое варвара, моральные устои мага, комплексы карлика, феминистические настроения девушки, вредные привычки зверя и степень несообразительности прекрасного принца – по вкусу.
Ах, какой коктейль из авантюризма, вражьих козней и верной дружбы замешался бы! Какое дьявольское варево забулькало бы, добавь мы сюда вселенского Зла, самоотверженного Добра, неотвратимой Смерти, трагической Любви и двух – трёх персонажей, чья цель в кадре – вдоволь повеселить читателя: забывчивого трактирщика, гулящего священника, неловкого вора, глупого короля… А все мастистые фантасты были бы оглушены свалившейся им неизвестно откуда на головы кастрюлей сытного литературного борща, в котором любой – от матёрого гопника до рафинированного эстета, от олигарха до школьного учителя, от детсадовца-эстонца до горца – долгожителя – нашел бы свой лакомый кусочек, свою любимую страницу! И потекли бы горной половодной рекой премии и гонорары, тиражи и хвалебные статьи, издания за границей и восторженные отзывы в Интернете!..
Но не наша вина, что охотники на драконов обычно самонадеянны и не любят делиться с Проводниками своими заработками. Не наша вина, что крестьяне предпочитают устраивать ярмарки не весной, когда каждый день дорог для работы в поле и закрома почти пусты, а осенью, когда урожай убран, погреба набиты, пиво сварено, и излишек зерна настоятельно требует обмена на изделия городских ремесленников. И абсолютно не наша вина, что сыну славных родителей, белегкамскому купцу Мирувору именно этой осенью, как никогда, хотелось подзаработать. Вот верите – нет – хотелось бы вышеупомянутым охотникам нагрянуть весной в какое – нибудь драконье логово – я бы об этом написала, честное благородное! Но, увы, увы, классический канон предполагает, а располагает как – никак пока автор…
– Как денёк, Ритор?
Проводники никогда не спрашивают – и вы у них никогда не спрашивайте! – «как дела». Всегда – только – какой день. Дела – отношения с людьми, работа, хозяйство – в основном не меняются. А дни, настроения человека, меняются очень часто. И тот день, когда ты, к примеру, с кем – то поссорился – это плохой день. Но следующий день, даже если ты не помирился, становится хорошим. Просто потому что это – абсолютно другой день.
– Просто замечательно, уважаемый Дагор! Желаю и вам того же!
Торговец жареными семенами тыквы по-старчески улыбнулся. Три года он каждое утро приходит торговать в этот прибазарный переулок и три года подряд – конечно, не каждое утро, но довольно часто, – мимо него ходит юный Проводник. Юный – это, конечно, было слишком сильно сказано: для семидесятидвухлетнего деда он был вообще младенцем, ну скажите, пожалуйста, что это за возраст – семнадцать лет? Но у Проводников годы и рабочий стаж считают по-другому. А уж для того, какой ты человек – годы значения не имеют. Мальчик вежливый, всегда здоровается. Когда не спешит, всегда словечком – другим с ним можно перекинуться, вечером бочонок с остатками товара помогает донести. Подрастёт – не хуже других будет. Эх, молодость, молодость…
– А вот кому семечек жареных, солёных, лущёных да лакомых!..

– А я вам говорю, о сын славных родителей, за такие деньги наймите себе двух - трёх наёмников – костоломов и пусть они вас сопровождают до места назначения. И обратно. У наших наёмников запросы небольшие. А Проводники, как вам известно, всегда ведут только в один конец. Там, на месте, найдёте себе моего соратника, Шабаш – довольно крупное поселение, я ни за что не поверю, чтобы там вы не нашли замену. Вы там из столичных купцов не один будете, сможете пристроиться к кому-нибудь за доплату.
– Так я ж, о рождённый под доброй крышей, для того к вам в город и пришел – ну кому не известно, что славный Ларог – проводничья вотчина!
– И думали, что тут, как при покупке прямо у ремесленника, а не через перекупщиков, дешевле? Я вас разочарую – оплата за нашу работу от места нанятия не зависит. От чего угодно, но только не от этого, – Ритор с сожалением развел руками и откинулся на спинку трактирной скамьи, втихую наслаждаясь речной прохладной, которой веяло из окна.
– А скинуть… Ну совсем никак? – купец навалился на стол, раздвигая тарелки с недоеденным мясом и масляными лепешками. Пригнулся так, чтобы глаза оказались на одном уровне с глазами Ритора. – Вы же не первый год работаете, опытный человек, должны понимать обстоятельства…
– К моему великому сожалению, я за годы моей учёбы и работы постиг лишь два постулата: я – Проводник. И мне никуда идти не надо. Надо вам. А более дешёвый способ я вам уже подсказывал: не надо идти через Поле, которое вас всех так пугает! Наймите лодочников – их у нас предостаточно – пусть перевезут ваш караван через реку, на обратном пути наймёте лодочников из какого-нибудь прибрежного посёлка, и все ваши печали на этом окончатся!
– Утешили, нечего сказать! Да ваша река ещё похуже Поля! – Мирувор не переставал сверлить Ритора глазами, не понимая, что все его усилия пропадают втуне. Ритор отлично знал, что Волшебная река, сточная канава всех зельеваров королевства, среди прочих своих выдающихся качеств предсказуемостью не отличается. Её обитатели тоже. Лодочники ломили втрое и трезвыми в путь не пускались «пыринцыпиально». Именно так это слово с удовольствием и перегаром выдыхал по сотне раз в лицо пассажирам глава лодочной артели Рюша, матёрый человечище, славный товарищ, гроза речных тварей и натурщик для знаменитого «Юноши с веслом», украшавшего императорский парк. – Да уж, конечно, мне придется переправляться через неё, но я хочу это сделать по осеннему броду, путь к которому…
– … Лежит как раз через Поле. И здесь тоже, к моему сожалению, которое растёт с каждой минутой, от меня ничего не зависит, – Проводник, несмотря на свою выдержку, начал выдыхаться от этого бесконечного разговора, который купец отнюдь не стремился разнообразить обилием аргументов.
– Нет! От вас всё зависит! Моя судьба, моё благополучие, моя честь! Ну, как насчёт…, – Мирувор, если судить по мукам, отражённым на его лице, в данный момент как будто выносил врагам ключи от родного города, потому что его дети умирают от голода. – Шестисот шестидесяти … (выразительная пауза) трёх монет?!
Ритор потянулся за своей курткой, лежавшей на краю скамьи.
– Шестьсот девяносто две!
– До свиданья, о сын славных родителей. Мне не выразить словами всё счастье, которое мне принесла наша встреча. – («А то, которое принесёт расставание, тем более» - мелькнула у Ритора очень плохая, непозволительная при работе, мысль).
– Семьсот!
Скрип открывающейся двери.
– А, чтоб тебя! Семьсот пятьдесят!
Проводник вернул уже перенесённую через порог таверны ногу назад и с любопытством посмотрел на купца.
– Вообще – то у меня сейчас должна быть ещё одна встреча. Кажется, тоже кто-то из Белег-Кама…
– Чеканка этого года, новенькие, блестящие, одна к одной!
– Но… Пожалуй, только ради вас…
– Бархатный кошель! С толстыми насусаленными завязками! Можете оставить себе!
– Так где вы, говорите, ваша ярмарка и ваш брод?
– Недалече, вот только тут по кромке Поля пройти, тут свернуть, а вот тут уже и Шабаш будет! – четко жестами объяснило светило современного бизнеса.
– Хороший путь. Короткий. Всё - таки, что бы ни говорили, чем короче путь, тем больше шансов пройти его и остаться в живых. А с вашим товаром мы вообще можем за день успеть!
– Правда? – не веря своему счастью, чуть не подпрыгнул дородный купец.
– Святая истина, - серьёзно кивнул Ритор, но тут же улыбнулся. – Ну, так как, по рукам?
– Да вы ещё спрашиваете! Конечно! Не зря мне Проводников советовали, не зря хвалили! Теперь только с вами дело и буду иметь! Никаких охранников, никаких наёмников! До свидания! Хорошей вам дороги и ясного неба!
– И вам того же, о сын славных родителей! Встречаемся сегодня у главных ворот через час! А деньги просто передадите трактирщику из «Весёлого оленя», возле управы, – с облегчением захлопнув за собой дверь, Проводник поспешил смыться. «А ведь не такой уж плохой человек этот купец. Вымотал меня, конечно, этот разговор – но на свете бывают и гораздо худшие вещи. Всего – то надо было: сначала установить непомерную цену в тысячу двести золотых, а затем торговаться с ним до тех пор, пока он сам не стал думать, что заставит меня проделать всю работу за гроши».

Мирувор размашисто вытер трудовой пот со лба. Ему было уже очень далеко за тридцать, и, честно говоря, когда он увидел на договоренном месте встречи такого желторотика, решил, что над ним издеваются. Ну, им же хуже. «Славно я с ним поторговался. Парень хорош, но опыта, опыта маловато. Надул я его – на старости лет будет славно вспомнить! А вообще, можно было бы в ученики взять» – промелькнула у купца шальная мысль.
– Эй, красавица! Ещё кувшин пива и мяса с капустой и горохом! – столичный гость махнул рукой пухленькой брюнетке, на двадцатый раз перетирающей за стойкой пузатые кружки. Утро ещё было очень ранним, и перед долгой дорогой надо было успеть хорошо подкрепиться.

– И огорчился он безмерно от дел таких, и взмахнул руками, и произнес слова, от которых потемневшее небо опустилось над притихшей землёй, и задули холодные ветры, и покраснела вода в реках, и закрылись в полдень цветы, и солнце отвратило от мира свой светлый лик. Но не увидел он желаемого, и пронёсся над миром её смех, столь же прекрасный, сколь и ужасающий. Но только крепче сжал зубы Маг, и дождался он рассвета следующего дня, когда его сила возрастала вместе с восходящим солнцем. И вновь он взмахнул руками, и произнес слова, от которых содрогнулось, то, на чём держался этот мир, и содрогнулось то, что укрывало этот мир сверху. И взроптали эльфы, ибо летом облетели листья на священном дереве. И вышли из гор гномы, ибо все камни в один миг потеряли свой внутренний огонь. И нехорошие слухи, как пожар по степи, пошли гулять среди молчаливых скальдингов, потому что в один миг обмелели все реки и утром тем роса не выпала. И туча с востока поднялась раньше, чем солнце, ибо изо всех мастерских Ларога, со всех его улиц ветра подняли тучи пыли, пороха и угольной крошки. И снова раздался её смех, который услышали все в этом мире, и все мысленно взмолились о том, чтобы пережить эти дни. Ему было тяжко: голод и жажда снедали его, но его тело отторгало и питьё, и еду, ноги и руки не служили ему, и перед глазами лежал густою пеленой багровый туман, в котором то тут, то там вспыхивали злобные и жадные огненные глаза. Но он собрался с силами, понимая, что эта попытка будет или удачной, или последней. Маг стал ждать полночи, когда его сила достигнет своей высшей точки, как день, достигающий своей высшей точки в своем конце. Он ждал полночь на своем старом месте. Он знал, что не сможет поднять руки к небу. Он знал, что не сможет прокричать колдовских слов. Но когда луна осветила наш беспокойный мир, он вернулся к тому, с чего когда-то начинал, твёрдо зная, что много слов ему не понадобится – только одно.

– Учитель, я тебя уважаю, – наипочтительнейшим тоном заюлил Проводник, правой ногой подтягивая к себе походную сумку и скользя к окну. – Но, к сожалению, до моей встречи с сыном славных родителей Мирувором осталось минут пять - ах, как я сильно с тобой заболтался, досточтимый наставник! Ещё секунду назад представлявший собой кусок мягкого сыра Ритор – ну бери и мажь на хлеб! – вдруг вытянулся в жесткую эльфийскую стрелу, которую и об колено не сразу сломаешь, и красивой речной рыбкой сиганул в вожделенное окно вместе с сумкой.
Оказавшись в безопасности, Проводник крикнул:
– А женись сам, если охота погулять на свадьбе появилась!
Но безопасность на проверку оказалась зыбкой иллюзией: рука воина и охотника, не утратившая с годами твердости, метко послала домашний чувяк прямо в нос Ритору. Раздался приглушенный стон, а чувяк вернулся в комнату, правда, уже не столь бодро, как вылетел.
– Что ж ты тиран – то такой, учитель, как приду тебя навестить, так покалеченный и уползаю…
– Иди, иди, ученичок! Работать пора! У кого – то была срочная встреча!
Из сада раздался сначала заливистый, живой, громкий смех, затем шелест шагов по опавшей листве, а потом – скрип калитки.
Тикин прислушался – шагов лихих подкованных сапог по мощёной улице не было слышно. Учитель восхищённо прицокнул языком - нет, конечно, у Проводников просто не было таких учеников, которыми нельзя было бы не гордиться, но этот… О, Ритор Проводник – это вообще нечто особенное…

Дорога лежала под ногами. Ритор стоял и смотрел на неё, уходящую далеко за окоём неба, в зеленую стену конопли. Несмотря на торопящегося купца, на работу, на обещание довести до Шабаша к утру – он не мог не выделить для себя этой секунды, растянув её мысленно до бесконечности. Что принесёт ему эта дорога? Или кого? Какая у неё судьба? Ритор выкраивал для себя эту секунду перед каждой своей дорогой. Для остальных она была незаметна – такой короткой она была. Ему было сложно представить, что кто-то перед работой не думает о чём-то подобном. Что поэт, берясь за перо, не представляет себе, как будет любить будущий стих. Что у алхимика, склоняющегося над атанором, не кружится голова в предвкушении открытий. Что крестьянин, кидая в землю зерно, не думает с тревогой о том, каким оно вырастет. Сама его работа без этой секунды казалась Ритору немыслимой. Другое дело, что секунда перед дорогой, даже мысленно растянутая, - это всего лишь секунда, а дорога – это, как минимум, день. День, который лежал впереди. День, который надо было пройти. И солнце только – только вставало за его спиной.
Караван – слишком громкое название для одной лошади и пяти, не считая Проводника, охранников. Хотя, на месте Мирувора, Ритор бы не пожалел и двадцати пяти. Всё-таки везти украшения с чистейшими северогорскими камнями – это вам не пирожками вразнос торговать. Покупателей на такой товар в Шабаше нашлось бы немного, но те, которые таки нашлись бы, не поскупились.
До окраины Конопляного поля было идти около получаса неторопливым шагом. Купец, ехавший на лошади, подрёмывал. Охранники – два гнома с топорами, эльф с традиционным луком, человек и орк – оба под два метра ростом, один с двуручником, второй – с копьем, – оказались ребятами умными и толковыми. Первые десять минут пути ими можно было любоваться, как настоящими профессионалами. Эльф, как тень, скользил по дороге шагах в пятнадцати впереди каравана, держа стрелу на тетиве и зорко осматривая придорожные кусты. Гномы прикрывали тыл, сурово шагая в ногу. Человек и орк – оба в кольчугах - шли по бокам от лошади. Орк помахивал копьем, а человек держал руку на рукояти меча, то и дело покрепче сжимая её. Но, примерно десять минут спустя, эльф в последний раз огляделся по сторонам, спрятал лук в налучь и остановился, с безмятежным выражением лица ожидая караван. В мгновение ока исчезли грозные воины, готовые разить налево и направо. Куда исчезло суровое выражение лиц, сдвинутые брови, бдительность и кольчуги? Ну, с кольчугами всё более – менее понятно – они были спрятаны в седельные сумки. А куда делись грозные воины? Ритор мог только усмехнуться – он прекрасно знал, куда они делись. Нельзя всю дорогу идти в ожидании беды. Даже за очень большие деньги. Вместо воинов по дороге впереди лошади шли пятеро простых людей, тихо переговариваясь, дабы не разбудить нанимателя.
«Вот так вот и дурят всякие проходимцы почтенный народ, получая даром деньги», - с улыбкой думал Ритор, причисляя к проходимцам себя, останавливаясь и поджидая словно бы вышедшую на прогулку компанию. Конечно, полагалось Проводнику идти впереди каравана, но заблудиться или нарваться на разбойников в предместье Ларога… Мягко скажем, очень маловероятно.

Слева колосилась рожь, справа шумела дубрава, а посерёдке трусил мышастый скакун, похрапывал купец и травил байки эльф.
Как оказалось, Ритор с бессовестной (с точки зрения честных купцов) пятёркой был знаком. Конечно, не так гремели имена Душегубов по всем концам подлунного мира, как Пехоты, которая, состоя из десяти человек, могла заменить небольшую армию. И не так были они легендарны, как Серебряные, кои зарабатывали себе на жизнь ограблением высокопоставленных вельмож, жестоких дворян и богатейших купцов, а затем на эти деньги упивались вусмерть со всеми столичными нищими и ворами. Но на счету братьев Шюни, Эльбавэра, Секи Пса и Лушка тоже было немало славных дел. Кроме них никто не отважился собрать для капризной принцессы цветы леса Дор-Калем во время войны с эльфами. Много славных воинов сложило головы, пытаясь похитить у Некроманта Мертвую Ветку, которая убивает все деревья, – а они смогли. Главный воевода Казимира не решился устроить с суровыми скальдингами переговоры на тему торговой пошлины – а они пошли и устроили всё в лучшем виде. Долго можно говорить о делах славных Душегубов… Чем, собственно говоря, они и занимались
– … не так чтобы проще пареной репы, но были дела и гораздо сложнее. Скальдинги – народ с причудами. Но мирные. И, если не злить, в морду не дадут. Пришли. Поклонились вождю. Три ритуальных чарки выпили. Всё! – эльф шагал спиной вперед, рассказывая историю о том самом урегулировании торговых пошлин. – Потом с вождём наедине (что, с точки зрения Эльбавэра значило вождь и они пятеро) поговорили – так, оказалось, к чертям им эта проплата сдалась – главное, чтобы вглубь их земель не заезжали. Всего делов – то было…
– Потом наплели воеводе, конечно, с три короба. Белиберда, но он со страха поверил. Денег отвалил много, но не это главное. С этого дня и началась наша доблестная служба при дворе, - сдержанно поддержал Сека – человек с грубым широким шрамом на шее. – И буквально через неделю закончилась.
– В монаршью немилость попали? – осведомился Ритор.
– Война, чтоб её, началась. Всех дворцовых - в армию, а мы – люди вольные, – мрачно отозвался один из гномов.
– И в строю не работаем, – поддержал его второй.
– А что так плохо? – поинтересовался Проводник. – Угнетают свободу воли?
– Вроде того, – кивнул Лушок. – И кормят никудышно. Честное слово, вот если бы война не началась, я бы сам оттуда смылся.
– Кхм… - закашлялся левый гном.
– Что, Гуд? – обеспокоено обернулся Лушок.
– Я тут подумал… Если ты с нашей едой на каждом привале ворчишь, что мало и невкусно, то как же ты в армии – то за неделю с голода не умер?
– Я скромен и неприхотлив по своей природе. И потом, я знаю, что лучшего от армии не добьёшься. А вас, ёж вашу мышь, я не теряю надежды научить нормально готовить, – с достоинством ответил Лушок и поскрёб трёхдневную щетину.
Эльф закинул назад голову и закатился колокольчиковым смехом, улетающим в далёкое небо. «Сразу видно, - отметил про себя Ритор. – Насколько скромен и неприхотлив Лушок». Но подобная опрометчивость, когда вы идёте спиной вперед, крайне напрасна. Эльбавэр моментально запнулся о какой- то камень и уже начал падать, но две руки – Лушка и Секи – тёмно-зеленая с острыми ногтями на длинных гибких пальцах, покрытая жестким тёмным волосом, и другая, странно бледная для августа, с четким рисунком вен и жил, с мозолями на костяшках – моментально поддержали и помогли встать. Эльбавэр, оказавшись на ногах, шутливо откланялся друзьям, присовокупив витиеватую благодарность, но продолжил идти спиной вперед.
«Красиво, - с уважением отметил Проводник. – И слаженно. И то сказать, сколько лет Душегубы уже странствуют? Я был маленьким – уже про них слышал… Свела дорога. Сколько раз эльф, увлекшись рассказом, спотыкался? Сколько раз его ловили? И долго ли Лушок терпит их кулинарные изыски? Хотя наемник, не умеющий готовить, – это что–то нереальное. Как было бы славно увидеть их в настоящем деле. Хоть бы нарвались на кого, что ли…» Последнюю глупую мысль Ритор моментально погнал из головы, для гарантии постучав по стволу конопли. Да – да. Кончились дубки, кончалась рожь. Начиналось исполинское, удивительное и распрекрасное Конопляное Поле. То, чему Ритор был обязан своей жизнью, друзьями, работой и ещё многими приятными вещами.
Мирувор по – прежнему похрапывал. (Ну плохой, плохой я писатель, не знаю, что с этим славным детинушкой, исполать ему, дальше делать. На работу главного героя нанял – и всё, пусть дрыхнет себе).
Душегубы надели кольчуги и снова встали в боевой порядок, настороженно поглядывая по сторонам. Ритор шел впереди каравана, с тихой радостью слушая шуршанье поосенневших листьев. Если вдруг появится беда, он почувствует её, узнает её признаки. Поле не злое, его нельзя назвать кошмарным местом, которое специально убивает людей. Его нельзя назвать добрым, светлым местом. Его нельзя назвать равнодушным к тому, что в нем происходило. Ритор, зная Поле с колыбели (со своей, естественно), даже сам для себя не мог чётко сказать, есть ли у Поля вообще какая – нибудь логика, характер. Не мог даже сказать, постоянно оно или переменчиво в своих принципах и настроениях. В поисках ответа он перерыл кучу хроник, летописей, сборников легенд и тому подобных трудов. Но нигде – и даже в хрониках Проводников – не было конкретного указания на то, какое оно – Поле. Конкретного не было, но неконкретное, абстрактное и философское объяснение считал своим долгом дать каждый новый историк или мыслитель. К учителям, и в частности к Тикину, Ритор не раз подступался с этим вопросом. Отшучивались, юмористы от педагогики. Но как – то раз под вечер Ритор заявился к Тикину, вывалил перед ним кучу свитков, покрытых выписками из научных, исторических и философских трудов, а также цитатами из художественных произведений насчёт Поля. После чего Ритор заявил, что у него получается неплохо, и он подумывает бросить карьеру Проводника и заняться научной деятельностью. Свитков было изрядно, и Кречет, выкарабкавшись из-под них, объявил, что Ритор – самый нахальный и занудный из всех его учеников. Но тайну, которая, собственно, не была тайной, открыл. Ритор, к своей чести, уже пришел к выводу, что гипотезы, им собранные и человечеством придуманные, имеют с действительностью очень мало общего. А всё оказалось просто. Для Проводника. Потому что все остальные, как не были бы они умны, проницательны и широкомыслящи, воспринимают Поле как неодушевленное. Или – что почти одно и тоже – одушевленное примитивно. А ещё – либо безоговорочно доброе, либо безоговорочно злое, либо безоговорочно равнодушное. А Проводники просто – чуть ли не со времен того самого Мага – знали, что Поле – живое. И потому – разное. Да, так просто. Услышав это от учителя, Ритор чуть не лопнул от досады – ведь сам же чувствовал, сам же догадывался!.. «А где, – посмеивался тогда учитель. – Ты видел живого человека, который всегда одинаков?»
День выдался хорошим, а дорога петляла туда – сюда, то уводя вглубь Поля, то приближая к его границе – так, что за деревьями проглядывала река. Видимость, хочу сделать отступление, была фикцией – по Полю шли разные, абсолютно невозможные дороги. Можно было плутать по ним месяцами и никуда не уйти, можно было за один день пройти от Ларога до далекого западного болота Вен-Гиль, а можно были идти по ним, как по самым обычным дорогам – что, кстати, среди всех их многочисленных чудес было едва ли не самым приятным.

Походники успокоились, во всяком случае, место для ночлега они уже готовили сообща и без брани. Ритор тоже выбрал себе место под тенистой коноплей, заранее зная, что ляжет спать подальше от костра – всё равно к утру обе половины тела будут невменяемы: одна слегка подкоптится, вторая отморозится. Лучше уж он оденется потеплее, укутается поплотнее и будет всю ночь изображать гусеницу в процессе закукливания. Утром встать чуть раньше восхода, немного размяться – и одеревенелое тело оживёт.
Да, и, в конце концов, так элементарно удобней. Возле костра места мало. А Ритор не любил занимать чьё-либо жизненное пространство. Ему вполне хватало трех курток, тёплого-тёплого спальника и небольшой пробежки перед сном. И, естественно, сытного ужина. Короче, как говаривал легендарный столичный вор Стырли Бонусник: «Сытый зверь и зверь на бегу – живой зверь».
Ритор бросил под коноплю с густыми нижними ветками свой мешок и пошел за дровами. Делать всё равно было нечего, а от дневного перехода в темпе пожилой лошади он абсолютно не устал.
За дровами он специально пошел подальше, издалека приметив сломанные верхушки деревьев. Расчет оказался правильным. Конопляное Поле было вообще богато неприятностями, в том числе и погодными. Проливные ливни, шквальные бури, бушующие пожары и даже землетрясения были не редкостью, но никогда один катаклизм не охватывал всё Поле разом. Метель могла свирепствовать на расстоянии протянутой руки, но ни одна снежинка не падала на тебя. Так и здесь: ветер в дурном настроении прогулялся только по одной поляне, оставив после себя уйму дров. Выбрав уже успевшую высохнуть макушку, Ритор, не спеша, пошел назад. Поздний закат был красив: на темном синем небе покойно сияли золотистые безмятежные облака. Где – то вдалеке слышались тонкие детские голоса. Проводник замер и прислушался, затем широко улыбнулся. Там, далеко, неизвестные дети играли в прятки, счастливо крича: «Ты водишь!..». Время охоты для одних кончилось, а для других ещё не началось, так что было относительно тихо.
– Что же мне так беспокойно-то, – прошептал Ритор, закрыв глаза и крепче сжимая сухие ветки. – ПРЕДЧУВСТВИЕ, говоришь?..

Заблудиться в Поле для Проводника – любого - почти нереально. Почему? Можно было бы, конечно, сделать многозначительную физиономию и гундосым тоном магиуса-шарлатана начать распространяться про врождённый дар ориентирования, генетическую наследственность, обозвать Проводников частицами Поля. А можно было бы взять тон менторский и занудеть лекцию о древней школе спортивного ориентирования, «Своде Проводнических указаний», мхе, кстати, отроду не росшем на конопле хоть с какой стороны света, остром слухе, чутком нюхе и фотографической памяти.
В первом варианте Проводник предстал бы этаким внебрачным дитем природы, блаженным хиппи от мистицизма. При избрании второго варианта на месте персонажа вырастает особый подвид удалого зверя «мачо» – «матерый походник», всю сознательную часть жизни прорезвившийся на лоне живой природы, по одному дуновению ветерка определяющий тип экономики, политический строй и кулинарные обычаи всех ближайших населенных пунктов. Банально, не правда ли? Оба этих типа вам хорошо известны по шедеврам мировой литературы и кинематографа. По такой простой вещи, как способ ориентирования на местности, уже можно судить о человеке хотя бы приблизительно. Первый тип – добрый, гуманный, несколько отрешенный, второй – суровый и замкнутый, но внутри тоже добрый. Возможны варианты. Но, если не вдаваться в рассуждения, имеем два типа. Хорошо? Отвратительно. Ритор, чтоб вы знали, не то и не другое. Правда – и такова от века её нелегкая судьба – всегда посередине. Поэтому и способ ориентирования Проводника по Полю являл нечто среднее между интуитивным и научным подходом. Нет, Ритор мог найти дорогу «по-научному» и в лесу, и в степи, и в горах, и в болоте. И в Поле тоже. Были на сей счёт определённые правила в том же «Своде указаний». Но как можно целиком полагаться на знания, когда Поле меняется ежечасно? И, как бы досточтимый автор не выкручивался из цепких лап банальностей и пафоса, они настигают его повсюду. Но, в конце концов, в мире много банальных и пафосных вещей. Добро. «Хэппи-энд». Несчастье. Милосердие. Ненависть. Оптимизм. Зло. Предательство. Разлука. Верность. Смерть. Слёзы. Смех. Любовь к природе. Патриотизм. Дружба. Рождение. Радость труда, открытия и творчества. Семья. Любовь - самая вечная и популярная из банальностей! О пафосе не говорю… Только что в ушах не булькает. И да будь это, в конце концов, тысячу раз избито и неоригинально, то, что любит человек, является его неотъемлемой частью. И этот человек, безусловно, является частью того, что он любит.

Когда Ритор со своей порцией дров добрался до стоянки каравана, уже основательно стемнело. Все мирно сидели возле костра, пахло горячей едой – нет для походника запаха сладостнее! Проспавшийся Мирувор настороженно поглядывал по сторонам, пытаясь подкараулить, с какой стороны угрожает его драгоценному грузу опасность. Ритор шел отнюдь не бесшумно – подкрадываться к своим – дурной тон. Душегубы это оценили, и никто даже не обернулся в его сторону. Ну ведь яснейшее дело, если вы хотите на кого-то напасть с целью ограбления или поедания, вы не будете топать, шуршать, скрипеть, хрустеть, сколько-нибудь громко дышать и уж тем более не попрете за собой дрова. Мирувор об этой простой вещи не догадывался, очевидно, считая, что «романтики с большой дороги» специально шумят, подбираясь к жертве, дабы нагнать на неё должный ужас. Поэтому купец, сидевший к Ритору спиной, едва-едва заслышав звук шагов, запаниковал.
Когда Мирувор успокоился, а Ритор смог нормально усесться у костра и получить свою порцию густой разнокрупной каши с вяленым мясом, завязалась – сложилась сама по себе – разноцветная вязь – мозаика, в которой грусть перетекает в веселье, слова – в песню, правда – в сказку, в которою вплетают, вкладывают свои нити, камушки даже самые нерукодельные – молчаливые, ибо что ещё делать ночью у костра, как не плести – складывать? Так начинается ночной разговор у костра.
Вначале обменивались новостями, довольно типичными для торговцев и наёмников. О ценах на овёс, лён, дерево, оружие, вино и прочую брюкву. Казалось бы, примитивный разговор, обличающе указывающий на своих участников, как на людей скучных и недалеких. Но человек мало-мальски любопытный узнает для себя очень много полезного. Давайте узнаем и мы.
Война протекала хронически много-много лет, официально окончилась три года назад. Согласитесь, хорошая новость. Но только предтечи фэнтези могли позволить себе такую роскошь, как полное испепеление Сил Зла после решающего сражения. Не спорю, очень удобно, но в жизни так не бывает. В жизни ещё долго приходится решать крохотные проблемки - конфликтики, вступать в сраженьица и в битвочки – меле-е-енькие, но от этого не менее опасные. Поэтому в мире Ритора после «великой битвы» сразу Золотая эра не настала. Вот только – только… Но вернемся к ценам.
А цены тоже «только-только». По этим маленьким циферкам можно узнать очень много. Цены на овёс и прочий фураж, в связи с повсеместным расформированием кавалерий упали. На лён и всякие негрубые ткани, предназначение которых – быть красивыми, а не тёплыми и толстыми, росли. Люди быстро устают от военной формы. Росли цены на дерево, гвозди, камень, клей, кирпич и другие стройматериалы. Война кончилась, настало время рожать и растить детей. А детям нужны просторные дома…
Цены на оружие и доспехи падали катастрофически. Новое снаряжение никому не было нужно, пользовались им теперь только редкие разбойники, да профи – наёмники. Но у первых денег, кроме как на хлам с раковинами и прорехами, не было, а вторые умели бережно обращаться с тем, что у них есть. По–прежнему сохраняли свою ценность лишь образцы очень высокого качества, да и то, не как орудие убиения, а как предметы искусства.
А цены на вино оставались неизменными (столичные сводки). В полуподземных таверночках – неизменно низкие, в элитных трактирах в полквартала от дворца – неизменно высокие. Но разница, из которой путем логики можно извлечь утверждение, была и тут. Раньше, если вы хотели насладиться вкусом истинно хорошего вина – шли бы вы во что-нибудь окраинное и, бесспорно, криминально окрашенное. Все крадется и перекупается, а поэтому вся воровская «знать» столицы считала своим долгом сделать прославленным притонам, чьими воспитанниками они раньше являлись, ценный дар в виде двух-трёх бочонков. Зачастую предназначавшихся для императорского стола. До которого, как и до лучших заведений общепита, ясен ясеневый пень, ничего не доходило, как ни скрипели зубами их хозяева и лично Казимир.
Но в момент нашего повествования всё на своих местах: перебродивший яблочный сидр – на окраине, а благородный солнечный напиток – у императора в кубке. Всё потому, что у власти, наконец-то, появились силы, время и возможность крепко поприжать криминал.
Война закончилась. И это было однозначно. Это было хорошо. К этому мнению в неспешном разговоре у ночного костра пришли все: и купец Мирувор, на чей драгоценный товар спрос тоже поднялся, и Эльбавэр, бывший гвардеец Чародея, владыки жестокого и ныне бесследно разгромленного, и братья Шюни, два последних воина в роду, и Сека, когда-то обнаруживший на месте своего дома пожарище, и Лушок, всю свою жизнь пытающийся понять, для чего надо нападать первым, если к тебе не лезут, и Ритор Проводник. Просто Проводник.

– …Итак, пока я играл с эльфами в высокого посла, Лушок и Даг совершенно спокойно прошли в лес – полянка, кстати, с легендарными рильями была не очень далеко от границы. Они пробрались, нарвали цветов и неспешным прогулочным шагом вышли из леса метрах в двадцати от аванпоста, - у Ритора было очень много знакомых, которые просто не могли что - нибудь рассказывать спокойно: им нужно было ходить, жестикулировать и изображать всё в лицах. Эльбавэр относился к таким людям.
– Но эти цветы их выдали с головою: никто ведь толком не знал, как они выглядят. Все, кто пытались добыть их раньше, описывали их крайне расплывчато. Я тогда понял только одно: если кто-то эти цветы увидит, он их узнает с первого взгляда. А они возьми и окажись светящимися в темноте. Ребята просто не смогли рассчитать, будет свет виден с башни или нет.
– А мы с Дагом тогда думали, что всё, дело сделано, эльфы обдурены, как слепые котята! Идем, не таимся, в полный голос обсуждаем, на что гонорар потратим, а тут – бац… Стрела над ухом. Застряла в дереве, дрожит, перьями помахивает, зараза. Они, в этом своем Дор-Калеме, все такие бешеные. Стреляют на звук, на запах, на предчувствие и по желанию своей левой пятки, а потом уже разбираются, – включился в рассказ Лушок, жмурясь от тепла.
– Ага… И тут из псевдопосольского кортежа выступают эти двое, – театрально-ярмарочный взмах руки в сторону Гуда и Секи. – Вид у них был такой, что мама не горюй. Уж за кого, за кого, но за высоких послов их можно было принять только в одном случае. Если ты пьянее их. А дозорные были трезвы, и две вещи, которым я удивляюсь по сей день, это то, что нас сразу же не пристрелили и то, что караульные от удивления со своей башни не попадали. А этим двоим, – Эль снова махнул рукой, но теперь уже шутливо – досадливо, – Повезло! Хотя, картина, конечно, была впечатляющей. Я, с кургузым жезлом Мира в зеленой посольской хламиде стою напротив башни на расстоянии выстрела и стараюсь не клацать зубами. Лушок с Дагом в кустах дышать перестали. Лушок, так тот вообще на одной ноге стоит. Посольские за деревьями то ли хихикают, то ли икают, но нам явно не сочувствуют. А эти сумасброды нетвердо, но упорно идут к своей цели. Очевидно, всех сопровождающих они уже споили и теперь ищут новых… жертв. Идут, они, значит… – кстати, почему неудобно пить с гномами, – на них никогда нельзя как следует опереться.

- Даг, Сека, спойте, а? – вдруг попросил Лушок, оторвав-шись от созерцания костра.
Среди тех, чья работа – дорога, очень мало стеснительных людей. Можно сказать, что их почти нет. Стеснения нет, как нет и салонно- жеманного: «Ой, да я сегодня не в голосе, но только ради вас…». Громоздкие гитары с собой редко кто таскал – раз-ве что изредка флейты. Как раз флейта и была у Секи. А у Дага был голос, причем весьма неплохой. Но главное достоинство голоса было не в количестве октав, а в том, что сейчас называ-ют «задушевностью» и чем отличают гениальный шансон от плохого. Пел Даг на гномьем, но его Ритор знал отлично. Маши-нально отстукивая ритм по песку, он переводил песню. Немного мешало мягкое южное «р» и глухие звуки с придыханием, но, в целом, всё выходило гладко. Не в рифму, конечно, какая в син-хронном переводе рифма…

Забросьте прогнозы магов, мы знаем, как много в мире плохой погоды,
Но пора странствий для нас – не время славных подвигов.
Под крылом дракона деревья устало проплачутся золотыми слезами,
И мы растворимся лазоревым бликом за облаком,
растаем осенним дождем.

А в Белеге чутко – чутко дремлет иззябнувший сад,
(Мирувор плотнее закутался в плащ)
Бесплодно стараясь забыться крепким сном.
Точка, точка стоит в конце поры странствий,
Мы уходим, ведь нам пора в дорогу.

Затвердите: погода на севере - не та, что на юге.
Само собою, что север совсем не отрада.
Там царит жестокая королева - метель с ветром – кну-том,
И мы все хорошо с ней знакомы.
(Эльбавэр окончательно улегся на плащ и про-тянул руки к огню)

Но известно не всем, что снег, который выглядит, как
мягкое облако,
На самом деле – родной брат холодному твердому камню.
И от начала времен летают над этими снегами
Нетленные бураны, и поют они спящим под снегами песни.
(Лушок грустно вздохнул)

А в Белеге падают капли с веток иззябшего грустного
сада,
Который бесплодно старается забыться крепким сном.
Точка, точка стоит в конце поры странствий.
Мы уходим, ведь нам пора в дорогу.

На полуденной равнине – вечер года, капленосная осень.
Ты думаешь, что в мире уже нигде нет солнца, тепла, ве-селья
И дурманного цвета счастливой травы.
(Гуд подбросил в костер дров, и искры вскину-лись над стоянкой)
Но где – то есть полночь, она проста и строга.
Поймаем момент! – встретимся на повороте у старой сосны,
Из осени выпрыгнем снова!
(Сека отрешенно усмехнулся)

Пусть в Белеге чутко – чутко дремлет иззябнувший сад,
Бесплодно стараясь забыться крепким сном.
Точка, жирная точка стоит в конце поры странствий,
Мы уходим, ведь нам пора в дорогу.
Мы уходим, ведь нам уже очень давно пора в дорогу.
Молчание – абсолютно обычное после песни. К счастью, - иначе это испортило бы весь вечер! – благодарности за доставленное удовольствие, похвалы слуху и голосу тут тоже не в чести. Нравы простые – если после первого куплета ничем не закидали, значит, поешь хорошо. «Тем более, - подумал Ритор. – Сколько раз они уже слышали эту песню?»
Ритор ошибался: впервые.
- День был хорош, - степенно прорек Мирувор, нарушив тишину. – Но дело ещё не сделано. Завтра до полудня мы должны быть в Шабаше! Поэтому всем спать, кроме дежурного! Назначите сами. Встаем до рассвета, и если мне придется из - за кого – то задержаться!..
Сказав это, Мирувор прошествовал к своей куче одеял. Половиной накрылся, на половину лег, подложив себе под голову мешочек с камнями. Так, карауля свой товар, подозрительный купец провел ночь.
Первым вызвался дежурить Сека, затем Даг, Гуд, Эльбавэр и последним – Лушок. Ритор от ночного бдения был избавлен – это привилегия Проводников. Был бы другой день, Рит бы сам предложил наёмникам наплевать на дежурство и спокойно выспаться – от чувства беды он бы проснулся. Но дело в том, что это самое чувство, приглушенное костром и разговорами, перед сном появилось у него ещё более сильное, чем прежде. Ритор лег под коноплю, укутался плотнее и замер, глядя в звёздное небо и, если честно, побаиваясь закрыть глаза. Но Проводник был в таком возрасте, что если бессонница и бывает, то исключительно от проблем в личной жизни. А так как оных у него не было, он скоро крепко заснул, прислонившись спиной к толстому надёжному стволу.
Где – то там, наверху, щелкнул рычажок в больших – больших часах, секундная стрелка сдвинулась ещё на одно деление. И тут можно было бы сказать, что день прошел, а значит всё!.. Рассказ окончен!.. День прошел. Но дорога продолжалась.

Ритор проснулся. Ни от чего. Тепло было. Ни дождя, ни ветра. И даже никаких мух. Но заново заснуть не удавалось. Хоть ты тресни. Рит перевернулся на спину и посмотрел на звёзды. «Часа три. Вставать ещё только через два часа», - прикинул Проводник. «Значит, что – то должно случиться». Чужое предчувствие успело накрепко сдружиться с собственной интуицией, и теперь они вольготно расположились внутри юноши на неком диванчике, и стали ждать своего часа, нагло поплевывая семечками.
- Прекрати паниковать, - нарочито лениво, пробуя рассмешить себя, сказал он, хотя отлично знал, что это не паника и уж тем более не страх. И что чувство это не в его власти, и никуда не уйдет.
Сека сидел к костру спиной, чтобы свет не слепил глаза, в три четверти к Ритору. На коленях Пса лежал меч без ножен. Ритор, прищурив глаза, присмотрелся к ровной кромке лезвия, к травленым переплетениям, к нарочито простой рукояти, к сонмищу тех тайных и явных признаков, которые выдают с головой и отличают потомственного дворянина, ослепительного актера, величественного властителя – от льстеца – выскочки, от шумной бездарности, от карманного диктатора. Присмотрелся, чтобы присвистнуть от удивления. Потому что мечи такой работы – безумная редкость, шальная выходка случая. Даже среди элитной императорской охраны, даже среди аристократов – коллекционеров, счастливых жертв собственной страсти, готовых продать и перепродать душу за этакий реликт. Даже на родине таких мечей – в Северных горах, кузнице Колдуна. Даже там о них ходили легенды, и то, ходили – громкое слово. Прокрадывались, проползали, проскальзывали перебежками. Прошуршат по гравию вот такого походного разговора, кинут щедро угля, чиркнут кремнем, заставят разгореться глаза на ночь, случайным камешком в колодце отдадутся в рассказе мастера («Вот раньше работали!..») – и исчезнут, скроются за поворотом. Останется – эхо - не эхо, тень - не тень, блик на лезвии - не блик на лезвии.
Исчезнут, чтобы вот так выпрыгнуть из забвения, оказаться на окраине Конопляного Поля в руках наемника. «А нет у них никакого легендарного оружия. И быть не может. Если у кого – то из наемников появляется меч, хоть чуточку примечательный, хоть слегка завороженный – об этом же все «дорожники» узнают. Рано, поздно – такие вещи быстро расходятся. Рано… Значит меч появился недавно… А за такой меч надо либо выложить пол- царства, либо кого-то убить…»
Один их холмиков, которыми спящие лежали у костра, зашевелился и вскрылся изнутри. Эльбавэр. Не спалось эльфу. Решил то ли друга сменить, то ли поговорить, то ли помолчать. Вытянувшись и пригладив встрепавшиеся волосы, Эль коротко махнул рукой в сторону костра. Пламя бродячей собакой прижалось к земле. Правильно, господин маг. Зачем спящих тревожить? Незачем.
Предчувствие не уходит. Пока не сбудется.

- Мрачный был вечер, правда, Сека?
- Мрачнее не было. Давно уже. Не надоело играть, Эль?
- А что делать? По-моему, реакция зрителей была положительной. Только что оваций не было. Купцы, как ты знаешь, в душе романтики. А Мирувор – особенно. И у парнишки этого глаза сияли. Любят люди сказки, что поделаешь…
Сека молчал.
- Знаешь, мне даже в последнее время стало нравиться путешествовать в компании. При нанимателях мы, по – крайней мере, не грыземся.
Сека усмехнулся.
- Намекаешь?
Эльбавэр неопределенно покачал бровями.
- Вполне возможно. Я ещё не решил. Может, намекаю, Пес, а может,… случайно вырвалось. Все может быть в этом мире…
- Кончай язвить. Чёрт, мне иногда кажется, что зря я тебя тогда не добил.
- Когда это?
- А когда ты от эльфов Каменного Змея ползком приполз. За то, что их, благодаря тебе, гномы обжулили.
- А, это… Но не добил ведь. И сейчас я тебе такого шанса не дам. Нам надо завтра довести купца до его несчастной ярмарки, а там посмотрим, может, перенаймемся к кому – нибудь.
- Если только будет кому – нибудь нужна охрана…
- История, - эльф на секунду осекся. – Не терпит сослагательного наклонения. Наймемся. У нас есть то, что уже не продается – имя.
- Было бы, чем гордиться.
- Однако больше нечем…
- А зачем нам вообще гордиться? Зачем…, - Сека подбирал слово. – Всё? Тебе не зря не спится, Эльбавэр. Ты сам знаешь, что на самом деле – все твои истории.
- О да, великий светлый маг, ты знаешь! – Ритор даже не заметил, как проснулся Гуд. Проснулся, подкрался и встал за спинами эльфа и человека. – Тебе самому сегодня было не противно? Подвиги, приключения, императорские милости, хмельные гулянки, счастья по уши? – гном говорил быстро, шумно дыша. Оба слушали его: Эль смотрел вниз, Сека – в сторону.
- Вы оба прекрасно знаете: раньше я терпел, но сегодня – всё! Надоело!
- Не ори. Разбудишь… - Эль по–прежнему не поднимал головы. - Только сейчас вспомнил, что при посторонних не грыземся. А сегодня уже второй раз…
- А я давно заметил, как ты суетишься, - гном прищурился. – Бегаешь, ищешь нам работу. Только бы наедине не остаться. Я же видел, как ты сегодня затрясся, когда я сказал про неприятности, в которые ты нас втягивал.
- Неприятности… - эльф прекратил рассматривать землю, взглянул гному в глаза. Уверенно и твердо. – Благодаря этим неприятностям и – знаю, к чему ты ещё прицепишься! – моему длинному языку, Душегубы – одни из лучших наемников в Империи! Ты скажешь, - эльф встал и снова заходил туда – сюда, - что меня никто не просил. А ты вспомни, как всё начиналось! Как мы встретились! Желторотый герцогский сынок, не приспособленный к жизни! Дезертир из армии Чародея, загнанный зверь! Два врага, искавшие друг друга, чтобы отмстить – один смертельно больной, второй – изгнанник, оба последние в роду! И…
- … И один из начинающих медвежатников Белег – Кама? Они встретились двадцать лет назад, когда были как этот Проводник? – Лушок одним движением поднялся, окончательно заслонив костёр. – Да, мы были никто. И звать нас было никак. И убить нас в том время хотели слишком многие. Поэтому мы и впряглись в одну упряжку. Ох, и славно мы погуляли! Ты сегодня, Эль, рассказывал, смешно было, весело. Есть что вспомнить, правда? А у меня перед глазами – грязь чавкает. Жирная. Знаешь, я недавно слова хорошие в одной песне слышал – «купель кровавая». Только там окунешься один раз и всё, герой-молодец, а мы в ней эти самые двадцать лет купаемся. Нам есть что вспомнить. Только мне что-то не то вспоминается. Помнишь, как у этого старичка – астролога губы дрожали, как он нас молил о пощаде. Как мы под видом гостей вошли в дом, как убили спящих? Как мальчишка – гонец с перебитым хребтом ещё пытался держать письмо, которое ты, Сека, у него вырвал.
- Ты так говоришь, - взвился эльф. – Как будто этот несчастненький гонец один вышел прогуляться! С ним был отряд охраны в полсотни человек!

Будущая императрица подошла к каждому и коснулась губами лба. И это было небесно. Настолько, что этому небесному тесны небеса, и оно сошло на землю.
- Спасибо…, - она взяла корзину и уже готова была удалиться, но…
- Принцесса, - голос ударился о зеркальные стены, многократно отражающие её красоту. – Но ведь цветы… Это даже не цветы! Они ужасны! Ничтожны! Они…
- Это пустяки, - чарующе улыбнулась она. – А если быть точной, то это совершенно не так. Они прекрасны, мой рыцарь. Прекрасны, как любая вещь, ставшая сказкой. И я вас уверяю, когда об этом будут говорить, их красоту будут превозносить лучшими словами этого мира! Все так и будет.
Бархат платья перешептывался с гладчайшим мрамором: «Соверш-ш-шенна»… «Нет, нет!» - упрямо поправляли каблучки. «Лучш-ш-ше, коне-ш-ш-шно, лучш-ш-ше…»

Вот что снилось Душегубам в эту ночь. И каждому снилось, что принцессу окликнул именно он.

- Двести пятьдесят шесть, двести пятьдесят семь, двести пятьдесят девять…
Гномы – молчаливый народ. Но когда надо, они кашляют очень выразительно.
- А, ладно, вот она, двести пятьдесят восьмая, чтоб тебе! Даг, скажи, вот что вы, гномы, такие скряги?
- Мы не скряги, почтенный Мирувор, мы просто очень бережливы.
- Ну, вот объясни, какая в одной – единственной, разнесчастной монетке корысть?!
- А если никакой, что ж вы её пропустили? – прищурился Даг. Купцу крыть было нечем.
Шабаш – большое приречное село, которое не было городом только из-за отсутствия крепостной стены. Большая осенняя ярмарка, на которую съезжались все окрестные крестьяне, все окрестные и много столичных, и лагорских купцов, должна была начаться только завтра в полдень. Мирувор был крайне доволен работой Душегубов и Проводника: в торговле время никогда не бывает лишним. Занять место получше, зайти к старосте, навестить крестьян побогаче, которые входят в Деревенский совет, узнать, у кого свадьбы, у кого годовщины, у кого нежданная строптивая любовь на склоне лет… В торговле драгоценностями решительно все мелочи имеют значение, и чем больше ты их знаешь – тем лучше.
- Может всё - таки останетесь? – с надеждой спросил Мирувор. – А то мне тут снова с наймом охраны возиться? А заплатить могу, чем хотите: хотите, наличными, хотите, камушками…
- Даже не уговаривайте, почтенный господин. Вы были одним из самых честных, умных, приятнейших купцов, с которыми мы вообще имели дело, - склонился в изящном полупоклоне Эльбавэр. – Но, увы, неотложные дела на севере настоятельно требуют нашего присутствия! Да, да, нам тоже очень жаль.
- Ну, жаль, так жаль, - без особого сожаления спрятал кошель за пазуху Мирувор. – Прощайте, Душегубы!
Мирувор уже повернулся к ним спиной, и поэтому не видел, как брезгливо эльф дернул губами при этом слове.
- Ну что, прощайте, - оглядел всех Сека. – Как говорят в таких случаях в легендах, скорбь моя безмерна, а рана глубока. Значит, всё, как договаривались – идем разными дорогами?
Лушок кивнул.
- Не скажу, и буду прав, что буду как – то грустить, но двадцать лет всё – таки так сразу забывать не стоит. Может, увидимся… Пока, Проводник!
Орк поднял лежащую у ног торбу, судя по дивным запахам и размерам, доверху набитую едой, и направился к северным воротам Шабаша первым. На север, так или иначе, надо было всем, кроме Дага. Все поняли, что сказать им нечего, и стали уходить. Но даже шли они по разным сторонам улицы.
Даг остался стоять рядом с Ритором.
- Знаешь, я, кажется, понял, почему вас называют Проводниками, - задумчиво произнес он.
- Это многие понимают, - улыбнулся Ритор. – Только об этом обычно не говорят.
Даг кивнул, закинул свежекупленную лютню на плечо и уже пошел по направлению к помосту, возле которого скоморохи, трубадуры, потешники и прочая творческая богема делила ярмарку на зоны влияния, как вдруг…
- Стойте! Я вспомнил! – это отчаянно закричал Гуд. – Я кое –что вспомнил! Мирувор! Стоять!
Купец, ошалевший от такой фамильярности, встал.
- Как ваше отчество, Мирувор из семейства Едваловичей?
- Сиверович, а в чем…
- Я так и думал! – Гуд с восторгом шлепнул себя по коленям. – Так и думал! Я вспомнил! Того купца, который нас самым первым нанял, после той ночи! Его Сивером Едваловичем звали, я только сейчас вспомнил! Всю ночь вспоминал, а теперь вспомнил!
Веселая улыбка эльфа. Широкая - орка. Ясная – гнома - поэта. Теплая – человека. И абсолютно счастливая – гнома – кузнеца.
Ещё вчера они так не улыбались. Улыбались, но не так. Душегубы – в последний раз – посмеялись вместе и разошлись. Разными дорогами.
Мирувор пожал плечами, покрутил пальцем у виска (интермирный жест!) и пошел искать новых охранников.
У Ритора определенных планов не было, он собирался сначала наведать Шабашскую таверну Проводников, отоспаться, а затем побродить по ярмарке в поиске работы.
- Э, почтенный, могу я вас побеспокоить? - голос был молодой, разве что несколько неуверенный.
Ритор оглянулся. Перед ним, на предъярмарочной, постепенно согревающейся под осенним солнцем площади, на её гладких плитах, покрытых теплыми желто – оранжевыми кленовыми листьями стояла весьма многообещающая компания.
Мрачный человек, скорее напоминавший тролля, и взглядом из – под рогатого шлема, и ростом. Только тролли обычно предпочитают дубинки, а не мечи в рост человека. Меч он держал за плечами, как коромысло. Тонкий вытянутый старичок в синей мантии с золотыми звёздами, таком же колпаке, замысловатым посохом в руке, тяжеленным фолиантом в железном футляре под мышкой и длинной седой бородой, время от времени покашливающий в кулачок. Малыш, с плотной шапкой курчавых волос, наглым выражением лица и независимым взглядом, небрежно заткнувший большие пальцы рук за пояс. Босой, но с какими – то подозрительно волосатыми ногами. … На заднем плане возвышался черный коняга с белой полосой вдоль морды и белых «носочках». Морда у коня была немного скучающей, но огонек, до поры притушенный, в глазах мелькал. На коне восседала достойная ему по строптивости всадница: мускулистая дева, в литом панцире, очень рельефном, где надо. За панцирем следовала коротенькая обтягивающая кожаная мини – юбка с заклепками, ещё ниже – штаны в обтяжку такого же материала. А золотые, переливчатые волосы, густой волной сбегающие до седла!.. А глаза – две зеленых омута, в которых так сладко тонуть!.. А также два меча за спиной, лук у седла, и выражение лица, ясно говорившее, как эта девушка относится к институту брака. Непосредственно к Ритору обращался, судя по глазам, самый неопытный в компании. Был он высок, в меру широкоплеч, красив, мускулист, строен и всё такое. Но его глаза были так замечательно наивны, что хотелось забрать у него кошелек, меч, куртку, ботинки и неспешно уйти, насвистывая, напоследок надвинув голубоглазому лопушку шапку на глаза.
Конь довольно всхрапнул и зажевал колпак мага. Маг подавился воплем возмущения и, не найдя своему магическому посоху лучшего применения, заехал им коню по морде. Конь встал на дыбы, чуть не скинув амазонку, и заржал ещё более довольно. Амазонка, не удержавшись, завизжала, как девочка, увидевшая мышку, и рухнула на малыша. Тот, невинно улыбаясь, отступил на шаг в сторону и наступил тяжелоатлету на ногу. Варвар скорбно вздохнул, поднял мальца за шиворот и немного поболтал им в воздухе. Карапуз зажмурился, замахал руками – ногами и завопил не хуже девицы. Но недолго музыка играла: ткань ворота треснула и шкет плюхнулся на только начавшую подниматься девушку и на парня, бросившегося ей на помощь. Как вы сами понимаете, процессу нежного поднятия падающие сверху хоббиты, только мешают. Варвар стоял, почесывая затылок, и тоскливо пытался понять, что он делает среди этого сборища буйно помешанных. Над всем этим довольно ржал конь, уворачивающийся от мага, который гонял животину посохом вокруг честной компании приключенцев.
- Слухи дошли до нас, что неподалеку обретается в глубокой пещере склизкий гад, драконом именуемый. Овец таскает, посевы портит, на дороги гадит. А недавно заявился в деревеньку, тут, неподалеку, и начал требовать себе девицу! Но где эта деревня и где пещера – мы не знаем. Может, вы нас проводите?
- Провожу. Обязательно, с удовольствием провожу.

Поверх оранжевой кучи опадышей лежал живой зеленый лист конопляного дерева.

Мазманян Валерий Григорьевич
родился 9 июля 1953 года в семье военнослужащего.
В 1975 году закончил
Пятигорский государственный педагогический институт иностранных языков.
Живёт в Москве. Работает в системе образования.                                                                                  Автор книги «Не спросишь серых журавлей».

А рябины подкрасили губы, ожидая приход сентября

Вместе с днями и чувства на убыль,
журавли собрались за моря,
а рябины подкрасили губы,
ожидая приход сентября.

Ветерок твои волосы тронет,
поспешит паутинку вплести,
и дожди на кленовой ладони
наших судеб начертят пути.

А берёзоньке с чёлочкой  рыжей
золотые серёжки к лицу,
промолчи, что не станем мы ближе,
уходя, с листопадом станцуй.

И останется память святая,
сновидения, строчки и вздох...
и листвы желтокрылая стая
попорхает и ляжет у ног.

И бабочкой лимонницей осенний лист закружится

Рябины губы алые
целованные ветрами,
а в сквере листья палые
считает август с ветками.

Узнает осень - выжили,
морщинками открестится,
берёза в пряди рыжие
заколку вденет месяца.

Любовь жива, а прочее
само и перемелется,
и капель многоточие
стряхнёт на плечи деревце.

И серость не схоронится
от солнца в мелкой лужице...
и бабочкой лимонницей
осенний лист закружится.

И август в ноги сентябрю медовым яблоком упал

Залётный ветер под окном
берёзе золото сулит,
вечерний дождь стальным пером
выводит на воде нули.

Худой фонарь с лицом больным
устал от шума и машин,
а день сегодняшний с былым
связали ниточки морщин.

Пойму по жесту твоих рук,
что лето кончилось - молчи,
и нотам - вздох и капель стук
ещё не раз звучать в ночи.

Тебе о чувствах говорю,
и вечер для признаний мал...
и август в ноги сентябрю
медовым яблоком упал.

А клёны на жёлтых ладонях приносят вечернюю грусть

Лист палый ветра не догонит,
в сиреневый вцепится куст,
а клёны на жёлтых ладонях
приносят вечернюю грусть.

Ничем эта осень не хуже
и будет не лучше других,
дожди на асфальтовых лужах
житейские чертят круги.

Слова распадутся на звуки,
любовным порывом не лгут,
целую красивые руки -
они создавали уют.

Покой на душе - это милость,
уже никуда не спешим...
а осень навек зацепилась
у глаз паутинкой морщин.

Валерий Мазманян

Осины красятся румянами

К утру измученный бессонницей
вздохнёшь - не тех, наверно, ждал,
трепещет бабочкой-лимонницей
листочек на игле дождя.

Осины красятся румянами,
а тучи набирают вес,
притих укутанный туманами
простуженный осенний лес.

От свиста ветра лужа морщится,
а ты всё предаёшь суду,
и желтизной больная рощица
неделю мечется в бреду.

Кленовый лист ладонью скрюченной
взъерошил волосы куста...
и кем-то осени поручено
всё ставить на свои места.   

                   
А мы, как поздние цветы

У зеркала притихла ты -
морщинки и седая прядь,
а мы, как поздние цветы,
не верим - время увядать.

А в памяти ночной грозы
весенний день и майский гром,
какая осень без слезы,
без сожалений о былом.

И будь ты грешен, будь святой,
за птичьей стаей не взлететь...
и дождь серебряной метлой
метёт берёзовую медь.
                         

Время лиловых туманов сирени

Время лиловых туманов сирени,
смеха, улыбок и откровений,
синих ночей и метелей акаций,
время, в котором нельзя нам остаться.

Звёзды слетятся к окну мотыльками,
если захочешь, лови их руками,
солнечный день или пасмурный вечер -
радость такой же осталась при встрече.

Пух одуванчиков с бабочкой кружит,
яблони цвет льдинкой плавает в луже,
время - река без истока и устья,
дважды войдёшь - не расстанешься с грустью.

Следом за зноем - шумные грозы,
ангелы трав - голубые стрекозы...
время, которое ловим мы снами,
знает, что будет по осени с нами.   

               
Ветла грустила о былом

Ветла грустила о былом,
дремала тёмная вода,
метнулась чайка и крылом
разбила зеркало пруда.

Затеял рой стрекоз игру,
и ласточка грозу звала,
и ты шептала - не к добру,
к печали бьются зеркала.

И свет дневной во мгле пропал,
и росчерк птичьего крыла,
петляя, нас с тобой тропа
по судьбам разным развела.

Мы друг от друга далеки...
а там, где встретили весну,
сидят на зорьке рыбаки
и ловят звёзды на блесну.                         

Валерий Мазманян

Задремавшая луна улыбается во сне

Все сугробы спеленал
к десяти вечерний снег,
задремавшая луна
улыбается во сне.

Грезится весенний день -
принесли тепло грачи,
убаюкал ветер тень,
и зажгла звезда ночник.

Суета, усталость, хмарь -
три морщинки возле глаз,
посмотри - нашёл фонарь
у окна большой алмаз.

Погрусти, но бровь не хмурь,
у судьбы не просим крох...
отзвуком житейских бурь
остаётся тихий вздох.

Худой фонарь у тёмных окон пускает жёлтую слезу

Унылый день не станет датой,
забудь и зря не морщи лоб,
на простыне, ветрами смятой,
уснул калачиком сугроб.

Раздвинешь шторы - тени в коме,
на сером - белые штрихи,
ночных воспоминаний промельк
тревожит старые грехи.

Былое тронешь ненароком,
не вороши, что там - внизу,
худой фонарь у тёмных окон
пускает жёлтую слезу.

И сколько от себя ни бегай,
найдётся повод для тоски...
с берёзой, облаком и снегом
роднятся белизной виски.

И неба серые лоскутья на чёрных ветках сушит ветер

Опять сезонов перепутье,
не отличишь от утра вечер,
и неба серые лоскутья
на чёрных ветках сушит ветер.

А там, где были снега пятна,
мерцают лужи из металла,
твоё молчание понятно -
от этой серости устала.

Одно уже не повторится,
другое - памяти отдали,
и петли времени на спицы
ложатся ровными рядами.

Добавлю в комплименты лести -
душа вспорхнёт и вёсны вспомнит...
оконным переплётом крестит
фонарь тебя и сумрак комнат.

Метелям - в память лет

По лужам облака плывут,
последний снег зачах,
и сосны держат синеву
на бронзовых плечах.

На все лады поют ручьи,
что всё в твоих руках,
гуляют важные грачи
в потёртых сюртуках.

Дождям - в жемчужную росу,
метелям - в память лет,
я, как огонь любви, несу
багряных роз букет.

Возьмёшь цветы, я, не дыша,
услышу - горячо...
и сизым голубем душа -
на белое плечо.

Валерий Мазманян